Стылый ветер
Шрифт:
— Вон туда деваться! — рявкнул я в ответ, ткнув в сторону ощетинившегося копьями строя. — Кривонос своих построить успел. Вот он бы этих паразитов к делу и пристроил! И Мизинец, молодец! Пушки развернул. Теперь бы ещё вражью конницу под картечь заманить, и совсем хорошо будет.
— Фитили пали, — не ответил мне сотник, потянувшись к кресалу. Стрелки тут же прислонили пищали к деревьям, начав выполнять команду.
Оно и правильно. Нужно дело делать, а поговорить мы и потом сможем.
— Вперёд, — крикнул Тимофей, как только фитили заискрились
Я бросился вслед за остальными, сжимая в руках два колесцовых пистоля. Всё правильно. От нас до вражеской конницы метров триста будет. Для уверенного залпа нужно дистанцию хотя бы наполовину сократить.
Эти метры мы пробежали на одном дыхании. Остановились, поспешно выстраиваясь в две линии, положили пищали на сошки.
— Бей!
Сотня пищалей полыхнула пламенем, внося в ряды конницы сумятицу и стрелки отступили назад, потянувшись за бумажными патронами.
— Бей!
Второй залп, окончательно смешал вражеские ряды, заставив ослабить напор на копейщиков Кривоноса. Чем Кузьма тут же и воспользовался, отдав команду на сотни раз отработанное перестроение. Ощетинившаяся копьями стена неожиданно раздвинулась, сжимаясь к краям и в упор по крутящимся на месте всадникам разом жахнуло шесть пушек, заливая открывшееся пространство картечью.
Вражеский отряд превратился в бесформенную, мечущуюся во все стороны массу. Крики ужаса, беспомощно бьющие копытами, опрокинутые в снег лошади, стоны и плач раненых. И всё же враг был не сломлен. Большая часть уцелевших сплотилась вокруг одетого в богатый, панцирный доспех боярина, что-то кричавшего воинам, а не менее полусотни всадников развернулось в нашу сторону, понукая утопавших в снегу коней.
— Ну, это они зря, — покачал я головой, наблюдая за насыпавшим в затравочное отверстие порох стрелками. Сами пищали они уже зарядили. — Не учли, что у нас, если со стрельцами сравнивать, на зарядку времени в два раза меньше уходит. Не успеют.
Стоявший рядом стрелок захрипел, схватившись рукой за древко стрелы. Следом прилетели другие, выбивая моих воинов из строя.
— Фитили пали, — зло прорычал Кердыба, косясь на взявшихся за луки всадников. — Держать строй!
— Государь.
Меня оттеснили телохранители, закрывая своими телами.
— Да чтоб вам, — выматерился я, потрясая так и не разряжёнными пистолями. — Совсем обнаглели!
— Пли!
Для почти добравшегося до нас отряда слитный залп почти сотни пищалей оказался фатальным, сметя в снег всадников вместе с конями. Второй залп полоснул по основному отряду, выбив из седла и их командира. И тут на остатки вражеской конницы посыпался град стрел и во вновь смешавшиеся ряды врезалась сотня Подопригоры.
— Это победа, государь, — оскалил рот в кровавой улыбке Семён.
— Разве это победа? — не согласился я с ним, с горечью смотря на усеянную телами дорогу, и охнув, кинулся к осевшему на снег ординарцу.
Глава 20
Я вновь растерялся. Видно день сегодня такой выдался; много
Вокруг царил ад. Люди метались по сочащемуся кровью снегу, что-то заполошно горланя и бестолково тыкаясь друг в друга, кидались к раненым сотоварищам, добивали стонущих врагов и жалобно хрипящих лошадей. Воздух вокруг почти осязаемо уплотнился, напитавшись болью, страхом, злобой. И трупы. Сотни трупов заполнивших собой относительно небольшой участок свободного от деревьев пространства; изломанных, окровавленных, порой неестественно выгнувшихся в жуткие позы.
Я осторожно выбрался на дорогу, перед каждым шагом внимательно выбирая место, куда поставить ногу, подошёл к заваленному телами воеводе, что возглавил так дорого обошедшееся для моего войска нападение.
— Что же тебе в Ярославле вместе с Шуйским не сиделось, а? И сам сдох, и столько людишек напрасно погубил.
— Никак признал его, государь?
— Признал, — я с трудом сдержался, оглянувшись на голос Подопригоры. Не время сейчас на нём свою досаду и злость срывать. Не время и не место. Слишком много он мне пользы принести успел, чтобы вот так, не выяснив для начала причину его ротозейства, на своего ближника всех собак спускать. — То Юрка-стольник, последний из рода князей Ушатых. Помнится, его батюшка незадолго до своей смерти в Шацк на воеводство послал. А он вот где оказался. И ведь не оповестил никто, — всё же не удержался я от упрёка. — Как так вышло, Яким, что ты появление пяти сотен поместной конницы не заметил? Или сделал вид, что не заметил?
— Не заметил, государь, — Подопригора сильно побледнел, но глаза в сторону не отвёл. — Вчера Шуйский ещё в Ярославле пировал. А сегодня у меня два дозора обратно не вернулись.
Я выругался, не в силах удержать в себе бранных слов, глубоко вдохнул в себя морозный воздух, пытаясь успокоиться.
— У тебя дозоры пропадают, а ты, сидя у печи, медовуху пьёшь?
— Я в походе не пью, государь, — ну да, тут я немного сгоряча перегнул. В чём, в чём, а в пьянстве во время боевого похода Подопригора замечен не был. — А дозоры, и раньше, бывало, на пару дней пропасть могли. В дороге всяко случиться может. К тому же я на развилке, что с тракта к моей деревеньке ведёт, пост оставил. Там холм, леса нет. Далеко видно.
— Их тоже вырезали? — проскрипел снегом подошедший Мизинец.
— Вырезали, — согласился с пушкарским головой Яким. — По всему видать, обмануть как-то вражины смогли. Михайло был десятник справный. Оружных людишек бы не проглядел.
— И как же тогда до него ярославцы добрались?
— Так может его спросим, государь?
Стоящие за Подопригорой воины расступаются, вытолкнув вперёд пленника. Тот, сражённый услышанным титулом, бухается на колени, прямо в сочащийся кровью снег.