Сучья кровь
Шрифт:
— Будь у меня ружьё, я бы кого-нибудь подстрелила.
— Зачем? — испуганно спросил Женя.
— Потому что — могу. Могу. Вот ты бы меня остановил разве? У нас законом только людей убивать нельзя. А букашку, таракашку, зайца, косулю, индрикотерия, мамонта какого, давай, стреляй! Стреляяяяй!
Наташа ломанулась сквозь кусты и исчезла из виду. Женя бежал за ней пару минут, но всё никак не мог понять, где она: в густом ельнике плохо видно даже на расстоянии метра. Где-то сбоку он слышал её смех, треск ломающихся веток и быстрый
«Бежит же… А тоже ведь, наверное, ноги промочила», — подумал Женя.
— Ната, погоди! Нат!
Напролом, наугад. Руки, лицо — по колючим шипам, сквозь иголки, сквозь старые паутинки, сквозь мусор какой-то, шелест, щёлканье, крик, крик…
И — опушка, тишина. Дорога. С одной стороны от неё — ельник. На обочине — Наташа, сидит на корточках, сжавшись, и плачет тихо. А за дорогой — вырубка. Гигантская вырубка. Выкорчеванные пни, колдобины, рытвины. Грязно-мёртвая земля, как шрам, как болячка воспалённая, как гнойник. Бесконечная, здоровенная вырубка, и где-то далеко за ней дым поднимается.
— Наташа… Наташик… Ната…
Женя подбежал к ней и обнял.
— Ну успокойся, успокойся, пожалуйста. Всё хорошо. Так ведь?
— Так…
— Давай домой поедем. А? Поедем? Мы по этой дороге до автобуса выйдем?
— Выйдем…
Он кое-как поднял её слабое, обмякшее тело на ноги.
— Я есть хочу, — пожаловалась Наташа. — Я так давно ничего не ела… Так давно… Они же все живые, они все живые были когда-то…
Удар.
Удар.
Удар.
Гулкие, тяжёлые удары часов. Витя насчитал шесть. Шесть вечера.
Пора.
Он встал с кресла, сложил плед вчетверо и повесил его на спинку. Помыл кружки, оставленные друзьями, почистил трубку, пепел высыпал в мусорник. Отправился в комнату.
Чёрные брюки — идеально выглаженные. Белая рубашка, чёрный галстук. Полторы минуты на завязывание галстука. Чёрный пиджак. Белые носки. Чёрные ботинки, купленные в строительном магазине — с металлическими вставками в носах. Идеально вычищенные. Широкополая шляпа.
Витя некоторое время наблюдал самого себя в зеркало. Повернулся, поправил пиджак. Шляпу поправил. Ни единого упрёка. Ни пылинки, ни пятнышка. Не придерёшься.
В старом деревянном сундуке его ждали стилеты — шесть штук. По два в каждый рукав, и два запасных. Остро наточенные штыковые ножи — по одному к каждому голенищу на специальных застёжках. Кастет для левой руки — в карман. Массивное кольцо с черепом — на безымянный палец правой руки. Серебряные заводные часы на цепочке — в нагрудный карман. Маленький, в твёрдой чёрной обложке, сборник сочинений Пушкина — в карман пиджака. Белый платок — в другой карман.
Длинный чёрный кожаный плащ.
И у дверей последнее — крепкая узловатая дубовая трость с серебряным набалдашником, сделанная специально на заказ.
Десять минут седьмого. В путь.
В случайном
На этот раз он попал в спальный район. Многоэтажки, бабушки в супермаркетах, усталые люди с работы домой возвращаются. Паркуют машины, тыкают в кнопки лифтов, зажигают свет на кухнях, кидают полуфабрикаты в микроволновки.
Медленной, степенной походкой Витя прошёл по тротуару вдоль узкой улочки и оказался возле местной школы. Уроки давно закончились, пустые окна глазели перевёрнутыми кверху ногами стульями. Рядом, недалеко от входа — две скамейки, две клумбы, берёза, мусорник. Витя протёр платком скамейку, присел и раскрыл книжку там, где лежала закладка. Посмотрел на часы. Почти семь.
Они появились через девять минут. Они всегда появлялись независимо от места. Где-то раньше, где-то позже. В разных количествах, в разной степени опьянения, разной степени тупости и озлобленности. Но всегда, всегда появлялись. Не было ещё ни одного такого места в городе, где бы их не оказалось.
— Ты, бля, кто нах такой? — сиплый злобный голос вопросил над самым Витиным ухом. — Я тебя на нашем районе, ннннах, не видел ещё.
Витя закрыл книжку и осмотрел пришедших. Четыре гопника, один лысый, вытатуированный; остальные чуть поскромнее — коротко стриженые, в куртках, двое — в джинсах, двое — в спортивных штанах. Один поигрывал ключами на длинной цепочке. Один курил.
— Чё за нах, бля! Давай, бля, отвечай! — лысый грубо толкнул Витю в плечо и сел рядом. — Или ты не знаешь, кто я, бля, такой, а? Да я Паша Гирутский, ннааах. За меня, бля, полрайона встанет, нннаа…
Витя выждал паузу. Не просто молчал, а именно выждал паузу — оглядел пришедших холодным, непроницаемым льдом своих глаз.
— Позвольте представиться, — сказал он и поднялся со скамейки. Положил Пушкина в карман и элегантно перекинул трость в левую руку. — Виктор Алексеев, странствующий актёр и фокусник. Даю представления за деньги.
— Чёёёёё, бля? — потянул лысый. — Чёёё ты там даёшь? Деньги?
Гопы дружно заржали.
— Представления, — ничуть не смутившись, продолжал Витя. — Я даю представления. Правда, умею я пока довольно мало и показываю только «избиение червей». Но и это интересный номер, смею вас заверить…
— Червей, бля, да? Понтуешь тут, да?
Тот, который толкал Витю в плечо, встал со скамейки и подошёл к нему вплотную, вцепился своими звериными глазами и попробовал давить взглядом.
— Чё, ннааа? Чё? А? Чё?
— Видите, уважаемый — осень. Черви выползают под дождём из своих норок. Если вы готовы уплатить, то я могу продемонстрировать свой увлекательный номер — «избиение червей».
— Давай, покажи, бля! — крикнул кто-то из гопников. — П…к, бля, какой нашёлся. Это же бля, в натуре, Паша Гирутский!