Сучья кровь

Красильников Сергей

— Счас, — остановил Ксен сатаниста, объяснявшего ему про Апокалипсис. — Счас буду, погодь.

И подбежал к Женьке. Тот уселся на лужайке и улыбался. Из клуба гремела музыка, на небе светили звёзды, в руках уютно лежало пиво, и казалось, всё, всё ещё будет. Всё будет так, как надо, и никак иначе, потому что Ксен умеет открывать пиво зажигалкой.

— Какой же ты бухой, — захохотал Ксен, выхватив из рук Женьки бутылку. Открыл со щелчком и протянул обратно, но Женька не взял.

— Эту я тебе принёс… Вот, мою тоже открой.

Ксен открыл вторую и сел рядом —

не особо всматриваясь в темноту, нет ли там на газоне какашек собачьих или ещё какой грязи. Просто сел. Из толпы металлюг донеслись крики, пьяные, радостные крики… Крики свободы, радости, молодости, и вообще, всего прекрасного в этом мире. Металлисты стояли хаотично, в радиусе тридцати-сорока метров от входа, курили и говорили о жизни. Чувствовали её. Наслаждались ею. Присмотревшись к этой чёрной массе, можно было различить определённую структуру — стояли всё же не в полном хаосе, а кучками по три-четыре, по пять-шесть человек, и в каждой кучке говорили о чём-то своём. Где-то злобно рычали гролом про бензопилу, распиливающую череп полярного медведя-людоеда. Где-то обсуждали преимущества разных гадов и технологии вбивания в подошву гвоздей. Где-то гитару продавали, или покупали, или настраивали, или ломали по пьяни. Где-то о компьютерных игрушках говорили и ролевых играх, где-то об искусстве и вечности. Где-то магию и мистику обсуждали.

Но у всех было пиво.

Сигареты.

И право на жизнь.

Билет, пропуск в эту жизнь.

— А завтра опять в универ, — сонно припомнил Ксен, сделав пару глотков пива.

— Да забей ты на этот универ. Вон, глянь лучше, небо какое над головой… Нависло небо какое. Звёзды — наше солнце.

— Луна наше солнце, — сурово ответил Ксен.

Стукнулись бутылками, выпили.

— Там эти злыдни уже отвыступали? — Ксен кивнул на клуб. — Ну эти, у которых Танк на басах, и солист ежа съел…

— Не ел он ежа, блин, — заржал Женька. — Кто это такую фигню придумал? Он из ежа одного все иголки повыдёргивал, это да.

— Ну. А потом съел. А то нафиг иголки выдёргивать?

— Как нафиг, на амулеты!

— О!

Ксен вдруг вскочил, вытащил нож и поманил за собой.

— Ты чего, Ксен… Нормально всё, успокойся.

— Да я не за тем…

Они двинулись сквозь скопление народа, наружу, от клуба. Пару минут брели по улице, добрались до парка.

— Я сегодня днём видел… Где-то тут. Или дальше?.. Под деревом, дворник сгребал… Где же они были… Ну… Посвети, а?

Женька достал мобильник и посветил. Ксен с радостными воплями тут же бросился к одному из деревьев — там лежала кучка вороньих трупов. Женька последовал за ним, присел рядом и с интересом наблюдал за действиями друга. Ксен брал птичек и осторожно, с хирургической точностью отпиливал ножом их лапки. Напилил семь лапок. Ворон было четыре, но у самой здоровенной из них почему-то оказалась только одна нога.

— Держи, — Ксен протянул пять лапок Жене. — Друзьям подаришь, на амулеты. А одну себе оставь.

— Ты мой лучший друг, — сразу же ответил Женя и протянул одну лапку Ксену.

Ксен засмеялся.

— У меня

уже есть две. Для себя и для Натки. Бери, друзьям подаришь, говорю тебе. Амулет из сушёной лапы ворона — это тру. Ведь приятно, когда дарят, и дарить приятно. А?

— Верно.

Снова стукнулись бутылками и выпили.

— Пойдём, там щас жосткие чуваки играть будут. Ой, какие жжжосткие! Да и Наташа заждалась. Да, Наташа…

— Наташа?

— Я, я…

Она осторожно поцеловала задремавшего Ксена. Вынула из его рук свою фотографию в рамке.

— Всё хорошо. Всё хорошо, Артур. Я дома.

Ксен поднялся со стула, крепко обнял её и заплакал.

Заставить себя? Да тьфу, что проще. Взял и сделал. Было бы желание.

А с другой стороны, вроде бы и желание есть, и надо, а не делаешь. Сидишь, ногами болтаешь, смотришь в окошко. А мимо ночные фонари, улицы, дома, люди… И ничего не делаешь. Сила воли слабая, может?..

Жене всегда в детстве казалось, что он самый умный. Не в том плане, что знает больше всех, а что в критической ситуации всегда останется трезв. Когда все сойдут с ума, или все влюбятся в Иуду, или страшные инопланетяне из буржуйских ужастиков заразят всех своими личинками — но только не его, не Женю. Женя останется один, но будет собой. Может, не самый мускулистый, не самый храбрый, не самый ловкий — но герой, он будет пробираться по туннелям, или сквозь людей будет пробираться, пробираться к свету. Мерил свою силу устойчивостью.

А сейчас всё вывернулось. Наизнанку вывернулось, поменялось. Надо бы пройти свою дорогу, ровную, прямую — так нет, петляешь где-то в стороне от неё, и даже не пешком, а на автобусе. Значит, не сам идёшь, а везут тебя куда-то. По определённому маршруту.

Когда едешь в автобусе, учишься ненавидеть людей. Учишься презирать их — только за то, что они вдруг оказались тут рядом с тобой. Только за то, что едут. А людей за окном почему-то любишь, возлагаешь на них надежды. Кажется: вот, эти ребята куда-то идут. Делают, наверное, что-то. Чего-нибудь да достигнут. Вот ведь люди, настоящие люди за окном. А как зайдёт такой человек в автобус — смотришь, а он-то подлец. Проталкивается, сиденье не уступает, воняет… Сука этакая. Твоё пространство занимает. Проедет с тобой немного рядом — возненавидишь его до глубины души, всеми тонкими нитями сознания. Всем своим существом. А выйдет на своей остановке, смотришь на него, уходящего, в окно, и опять: Человек!.. Человек!..

— Люди выделяют антропотоксины, — объяснял один знакомый мизантроп Жене. — Такие вещества, что-то типа ядов, продукты жизнедеятельности: скатол, индол — то, что обычно мы с дерьмом из организма выводим. В маленьких количествах это всё поступает в воздух. Так вроде бы незаметно, а когда люди долго рядом находятся, они как бы отравлять начинают друг друга этими антропотоксинами… В маленьких тесных помещениях, в автобусах, да и вообще везде, где плохая вентиляция и много людей — мы ненамеренно портим друг другу воздух… Жизнь друг другу отравляем.