Суд да дело
Шрифт:
– А хочешь знать правду, мой милый? Да, это именно то, о чeм мечтает каждая женщина. Позволить себе - или осмелиться - хоть раз в жизни быть честной в выражении своих чувств.
– Вот она и выразила в конце свои чувства. "Не достанешься мне - так не достанешься никому!" И как спокойно, расчeтливо. Приглашает возлюбленного прокатиться, жмет на газ, и оба летят с моста в реку. Вот это непредсказуемость.
Тут миссис Потомкин забежала вперeд - мы шли по ночной аллее к нашим кабинкам, - повернулась к нам лицом и произнесла монолог:
– Фильм этот - насквозь мужской. Он сделан
– говорят они.
– Чего она хочет от нас? Она непредсказуема..." Они поучают героиню: "Пионеры чувств, первопроходцы должны быть смелы и бескорыстны, они не имеют права так следовать эгоистическим порывам". И они - вы!
– страшно, искренне изумятся изумитесь!
– если им-вам сказать, что эта женщина - как почти всякая другая хочет только одного: справедливости. Справедливости в любви...
...Мужчины воображают, что они всe знают про справедливость, что у них в кармане - полный "Кодекс справедливого возлюбленного". "Приди ко мне и останься со мной".
– "Почему?" - "Потому что я так люблю тебя". "Он так любил еe, а она обманула его и ушла к другому". По их - по вашим - понятиям, она поступила несправедливо, нехорошо. Мы не смеем вам возражать, но в глубине сердца мы знаем, лелеем, бережeм другую справедливость. По этой нашей справедливости, кто любит, тот уже ВСE ПОЛУЧИЛ от любимого! Он не может ничего больше требовать. "Она не дала ему той любви, которой он заслуживал", говорите вы. Какая чушь! Тот, кого любят, УЖЕ ДАЛ ЛЮБОВЬ. Любимый даeт любовь, а любящий получает еe в сердце своe. Разве это не справедливо? "Она заполнила его сердце любовью" - ну, так пусть он скажет спасибо за этот дар, а не лезет с ним как с векселем, подлежащим оплате. Сколько ты любишь, столько и получишь - вот наша высшая справедливость.
...И все наши так называемые капризы и непредсказуемость, все наши побеги и возвращения, даже убийства и самоубийства - это всe попытки отстоять, донести до вас нашу главную справедливость. Попытки бессловесные, ибо в словах вы до сих пор - пока, но не навеки!
– гораздо сильнее нас.
Монолог этот отгремел и растаял в калифорнийской ночи. Но в моей памяти он застрянет, видимо, надолго. Неужели это правда: тот, кто любит, тот уже всe получил? А наши попытки завладеть (и как выдают нас сами слова!) предметом, объектом любви - всe это только жадность и ненасытность? И не в наказание ли любовь - после "овладения объектом" - так часто идeт на убыль?
Дорогой мистер А., вы не представляете, какой сюрпризец поджидал меня по возвращении!
В доме всe перевeрнуто, пол завален бумагами, обрывками плeнки, картины и фотографии содраны со стен, свалены кучей в углу. У меня был обыск!
Полиция искала улики - но чего? Какое из моих бесчисленных преступлений привлекло их внимание?
Видимо, узнаю на допросе, на который мне предписано явиться безотлагательно.
Спешу
Если меня не выпустят, будете ли присылать мне в камеру умные книжки, которые вы так интересно описываете в своих письмах? Может быть, хоть тюрьма даст мне возможность заполнить какие-то дыры в образовании. И вы наконец-то получите в моeм лице благодарного и внимательного ученика, какого вы всегда уже со школьных времeн - так заслуживали и которому на этот раз некуда будет убегать".
ИСК ТРЕТИЙ, ЧЕТВЕРТЫЙ, ПЯТЫЙ
III-1. Грегори
Сержант Ярвиц старательно покрывал лист бумаги ровными строчками. Рапорт, донос, приговор?
"Интересно, - думал Кипер, - есть уже в этом безумном городе парикмахерская, которая догадалась бы предлагать завивку ресниц и бровей? Надо бы направить туда нашего сержанта. С его бровями простому гребешку уже не справиться. Ярвиц Грозный Первый. Одним движением бровей заставляет подозреваемого сознаться в том, что было и чего не было".
Он чувствовал, что отвлекаться на постороннее ему сейчас никак нельзя. Пытался строго приказать своим мыслям выстроиться в цепочку, занять круговую оборону. Но они разбредались во все стороны, как пьяницы из пивной.
– Да, многое изменилось с нашей последней встречи, - протянул сержант.
– И ваше положение, мистер Райфилд, не стало лучше. Отнюдь. Много накопилось вопросов, на которые требуются правдивые ответы. И срочно. Наша беседа записывается на магнитофон. Вас это не смущает? Может быть, вы предпочли бы говорить в присутствии адвоката?
– Нет, зачем же. Адвокат нам нужен, когда есть что скрывать. А мне скрывать, право же, нечего.
– Итак, мистер Райфилд был предупрежден, что его ответы могут быть использованы на суде. И от помощи адвоката отказался. Мы можем приступать, не откладывая. Вопрос первый: кто изображен на этой фотографии?
Кипер вгляделся в протянутый ему снимок. Залитая солнцем улица, редкие прохожие, стволы деревьев, упрятанные каждый в свою маленькую решетчатую тюрьму. И долговязая фигура, выходящая из стеклянных дверей многоэтажного дома.
– Спорить, скрывать бесполезно. Вы загнали меня в угол. Это я, собственной персоной. А кто меня снимал? Какой-нибудь ваш детектив?
– В первую очередь нам следует выяснить и ответить на вопрос "где?". Что за дом мистер Райфилд удостоил своим посещением? Вы не узнаете?
– Нет - откуда же... Таких домов, таких подъездов в Америке миллион.
– Но этот дом - особый. Именно в нем проживал покойный мистер Лестер. С которым вы, по вашим заверениям, не были знакомы. Хотелось бы узнать, кого же другого вы могли посетить в этом доме?
– А-а, действительно. Теперь узнаю. Я был в этом доме месяца два назад. Посещал вдову покойного, миссис Лестер. Наверное, тогда меня и засекли. Но неужели вы вели постоянную слежку за этим домом?
– Два месяца назад, говорите вы? То есть где-то в сентябре. Это было бы весьма удобно для вас. И в это можно было бы даже поверить. Если б не одна деталь. Вы видите, на стволе дерева наклеен портрет? Обычный предвыборный плакат. Узнаете, кто это?