Суд идет
Шрифт:
Резко повернувшись в сторону Фридмана, Дмитрий спросил:
— Гражданин Фридман, вы подтверждаете показания Шарапова?
— Да, полностью подтверждаю.
— У вас есть какие-либо дополнения?
— Нет. У меня нет никаких дополнений, — извинительно ответил Фридман.
Шадрин перевел взгляд на прокурора, который спокойно сидел в стороне и сквозь добродушный прищур век смотрел на следователя, словно любуясь его работой.
— У меня к Фридману и Шарапову вопросов больше нет, — твердо сказал Дмитрий.
Богданов вызвал конвоира, который вошел тут же, без промедлений.
— Уведите! — распорядился он, кивнув в сторону Фридмана, который поспешно
Солдат пропустил впереди себя Фридмана и, громыхая тяжелыми сапогами, скрылся за дверью.
Прокурор посмотрел на часы и заторопился.
— Анурова допрашивайте один. У меня тут есть другие дела. — С этими словами Богданов встал и уже почти в самых дверях повернулся к Шадрину. — Вечером покажите мне протоколы допросов.
И вышел.
«У него есть дела… А у меня их, видите, нет… Ловко, ловко сработано!» — подумал Шадрин.
Но не успел он дать ход зародившимся подозрениям, как в сопровождении все того же конвоира в комнату вошел Ануров.
При виде своего «шефа» Шарапов уважительно встал. Даже здесь, в тюрьме, Ануров продолжал внушать доверие и страх своему младшему партнеру по тайным махинациям.
Те же самые вопросы, на которые только что отвечали Фридман и Шарапов, пришлось задавать и Анурову. Вся разница была лишь в том, что если Шарапов и Фридман сравнительно легко сознались, что в число соучастников хищения входили кассирша и товаровед магазина, то из Анурова это пришлось вытягивать. Назвав имена товароведа и кассирши, он тут же сокрушенно вздохнул и покачал головой.
— Знаете что, гражданин следователь, не нужно их вмешивать сюда. Девушки они обе хорошие и в эту кашу попали по недоразумению.
Но было уже поздно. Ануров признался, что по его указанию Фридман в присутствии Шарапова несколько раз — он даже припомнил, где и когда это было, — вручал им деньги. Совпадало все: даты, суммы взяток, место вручения.
Допрос Анурова подходил к концу. Ему был зачитан протокол, который он должен подписать.
— У меня есть дополнения, гражданин следователь.
— Пожалуйста, — ответил Шадрин, а у самого из головы не выходил один и тот же вопрос: «Неужели она могла? Неужели все это правда?!»
— Моя глубочайшая просьба, гражданин следователь, состоит в том, чтобы оставить в покое этих двух девушек. Они еще молоды. И если говорить по последнему счету, то в эту историю вмешаны по неопытности. Тем более, мне до глубины души жаль Школьникову. Она совсем не виновата. Бедняга, работает и учится. Она буквально разрывается. У нее на иждивении больная мать. Прошу вас, оставьте ее в покое. Свой крест мы понесем четверо. Нам уже все равно, свое мы отжили.
Дмитрий заметил, что при Шарапове Ануров ведет себя с подчеркнутым достоинством, которое стоило ему немалых усилий. На стуле он сидел прямо, отвечал на вопросы следователя со свойственным ему пафосом, спокойно, деловито. Не страх, не мольба о пощаде запечатлелись на его красивом утомленном лице, которое заметно осунулось и постарело за последний месяц. Безнадежная тоска обреченного человека выражалась во всем: во взгляде, в медлительных движениях, в равнодушных ответах.
Много за этот месяц передумал Ануров длинными ночами. Вся его жизнь, день за днем, вставала перед ним и медленно проплывала яркими кадрами киноленты, которая иногда неожиданно обрывалась, но тут же вспыхивала новыми видениями и образами. В этой бесконечно длинной цепи дней, недель, событий Ануров силился найти то звено, с которого началась у него пагубная тропинка, приведшая его в конце концов в тюрьму.
Просьбу Анурова Дмитрий записал дословно. Его показания подтвердил Шарапов. Когда протокол очной ставки был подписан, Шадрин вызвал конвоира и приказал увести Шарапова. Тот встал, склонил перед Ануровым голову и попрощался со следователем.
Последняя просьба Анурова окончательно выбила из колеи Дмитрия. Он не верил своим ушам, он еще не смог как следует разобраться, что же в конце концов случилось. Ясно осознавал только одно: произошло что-то очень ужасное и непоправимое. Неужели он оказался так слеп, что не смог по-настоящему заглянуть в душу Ольги? Неужели она так ловко и так искусно скрывала от него свое истинное лицо? Ведь он ее любит. Он верит в ее чистоту и безукоризненно кристальную честность. До сих пор он был уверен, что она никогда ничего от него не скрывала. Она рассказывала ему о всех своих даже малейших провинностях и ошибках. Она бежала к нему похвалиться пятеркой, полученной на экзаменах. Как маленький ребенок, она плакала, когда у нее не приняли зачет по статистике и предложили позаниматься еще с неделю…
Какое-то внутреннее, не подлежащее контролю разума чувство поднималось со дна его души озлобленным протестом, ему хотелось на мелкие клочья разорвать все протоколы допросов, бить кулаками по столу, выгнать прочь из следственной комнаты Анурова и бежать. Бежать из этой мрачной тюрьмы, в стенах которой находятся сгустки человеческой грязи и пошлости. Бежать к ней, к Ольге. Ничего ей не говорить. Взять ее за руку и снова бежать с ней в лес, туда, где в снеговом убранстве стоят тихие задумчивые сосны в своих серебристо-бархатных нарядах. Бежать туда, где нет коварных и мстительных Богдановых, где нет хитрых, изощренных Ануровых, где нет алчных Фридманов, готовых за деньги продать честь, достоинство, совесть…
Но это была лишь минутная вспышка гнева, застигшая Шадрина врасплох, набросившаяся на него из-за угла. Дмитрий взял себя в руки, перевернул страницу протокола и, стараясь быть внешне спокойным, спросил:
— А раньше вы ничего такого не замечали за Школьниковой? Не было ли у нее каких грешков?
Ануров хотел что-то сказать, но раздумал.
— Говорите же, говорите.
Ануров откашлялся.
— Собственно, был за ней один грешок, но я простил ей его.
— Что она сделала?
— Однажды взяла из кассы казенные деньги.
— Сколько?
— Тысячу двести рублей.
— Когда это было?
Ануров поднял голову и, силясь вспомнить день, когда кассирша Школьникова была уличена в своем проступке, смотрел в потолок.
— Это было, если мне не изменяет память, в конце марта прошлого года.
— Чем вы можете это подтвердить?
— В сейфе моем находится объяснительная записка, в которой Школьникова обстоятельно мотивирует причины этого поступка. — Видя, что следователь перестал писать, Ануров как-то криво и многозначительно улыбнулся. — Чтобы не губить окончательно девушку, уж, пожалуйста, гражданин следователь, не заносите это в протокол.