Суда не будет
Шрифт:
Племянница обрадовалась моему появлению. Но ещё больше её порадовали мои подарки.
Лиза с заразительным аппетитом жевала шоколадные конфеты. Запивала их лимонадом из стеклянной бутылки. С нескрываемым удовольствием слушала мои вполне искренние хвалебные оды её первому «роману».
— Сегодня я напишу ещё одну книгу, — пообещала Лиза. — Снова про мою Барби, ладно?
Она сунула в лежавший на столе бумажный кулёк руку, зашуршала фантиком конфеты.
— Пиши, — сказал я. — С удовольствием прочту твой новый рассказ.
В гостях у племянницы пробыл только
На проспекте Ленина я остановил машину у тротуара, напротив массивной двери. Заглушил двигатель «копейки». Поднял взгляд, полюбовался на невзрачную вывеску со словами «Сберегательная касса», что висела над дверью.
У ведущих к двери каменных ступеней уже собрались люди. Я отметил, что сегодня здесь собрались только женщины. Взглянул на циферблат наручных часов — до открытия сберкассы оставалось почти две минуты.
Я окинул взглядом улицу и подумал: «Где же ты, Семён Петрович?»
Глава 3
«Московское время одиннадцать часов», — известил меня приятный женский голос из радиоприёмника. Я наблюдал в приоткрытое окно со стороны пассажира за тем, как распахнулась дверь сберкассы. Видел, как дежурившие у входа женщины (в основном, пенсионного возраста) выстроились в очередь. Зашумели, словно разволновались, и друг за другом ринулись в помещение. Я снова окинул взглядом улицу. Почти минуту внимательно смотрел в направлении ближайшей автобусной остановки.
«…Дорогие россияне! Граждане СССР! Соотечественники! — торжественно вещал из радиоприёмника голос диктора, зачитывавшего „Слово к народу“ (обращение группы политиков и деятелей культуры, опубликованное сегодня в газете „Советская Россия“). — Случилось огромное небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое, данное нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнут, ломаются, погружаются в небытие…»
Я выключил радио, потому что доносившийся из него пропитанный тревогой голос давил мне на нервы. Сунул в рот купленную на городском рынке шоколадную конфету, смял и спрятал в карман джинсов фантик. Вспомнил, что в прошлой жизни я читал это «Слово к народу» в газете (её раздобыл Коля Синицын). Мы обсуждали эту статью в отделе с коллегами, когда поступил вызов. Сюда, к сберкассе на проспекте Ленина тогда я поехал вместе с Женькой Бакаевым.
Вызов в тот раз поступил примерно за полчаса до полудня. Я снова взглянул на часы — сберкасса работала уже пять минут. Вынул из кармана жилета сложенные пополам сотенные купюры, сунул их в карман брюк. Снял жилет, положил его рядом с собой на пассажирское сидение. Ладонью смахнул скопившуюся на бровях влагу. Солнце почти взобралось в зенит, нещадно нагревало кузов «копейки», угрожая изжарить меня в салоне автомобиля, будто пирог в печи.
Я бросил взгляд на дорогу, отражавшуюся в зеркале заднего вида, распахнул дверь и выбрался на улицу. Зажмурился от яркого света. Ощутил на спине лёгкое дуновение ветра. Хлопнул дверью автомобиля, прошёл мимо капота своей «копейки». Ступил на тротуар и сразу же прошёл в похожую на островок тень от густой кроны росшего у дороги каштана. Заглянул через запылённое снаружи
И тут же хмыкнул. Потому что увидел пожилого мужчину, неспешно шагавшего со стороны автобусной остановки в мою сторону. Мне показалось, что мужчина едва волочил ноги. Он был одет в коричневые сандалии, в мешковатые светло-серые брюки и в такого же цвета пиджак (несмотря на жару). Выглядывавшие из-под кепки на его голове седые волосы ярко блестели в солнечном свете (будто они состояли из серебристых искр). Поблёскивали и орденские планки на его пиджаке.
Мужчина шел ссутулившись. Его правое плечо было заметно выше левого. Смотрел он себе под ноги, словно не находил сил приподнять голову. Нёс длинный тонкий свёрток из старого покрывала. Прижимал его к правому плечу, крепко сжимал свёрток двумя руками. Я наблюдал за мужчиной издали, из тени под каштаном. Мужчина заметил меня не сразу. Он приподнял голову и посмотрел мне в глаза, когда до входа в сберкассу ему осталось пройти не больше двадцати шагов.
Мне показалось, что взгляд мужчины был усталым и в тоже время слегка испуганным. Я издали рассматривал его загорелое исчерченное полосами морщин лицо. Вспомнил, что он пенсионер, ветеран Великой Отечественной войны. И что ему в прошлом году исполнилось восемьдесят лет. Мужчина преодолел ещё пару метров. Он по-прежнему не сводил с меня глаз. Лишь тогда я сошёл с места и двинулся мужчине навстречу. Пенсионер вздрогнул, остановился.
Мне показалось: он затаил дыхание.
— Здравствуйте, Семён Петрович! — сказал я.
Стал у Семёна Петровича на пути. Преградил ему путь к входу в сберегательную кассу. Чуть развернул руки, показал ветерану войны свои пустые ладони. Нас разделяли сейчас примерно три метра исчерченного трещинами тротуара и тот свёрток, который Семён Петрович прижимал к груди. Я прикинул, что окажусь рядом с пенсионером раньше, чем он развернул бы покрывало на своей ноше. Семён Петрович понял это — тревога в его взгляде усилилась.
— Семён Петрович, продайте мне своё ружьё, — предложил я. — Ведь вы давно не ходите на охоту. Ваше ружьё пылится и ржавеет без дела. А мне оно пригодится. Я заплачу вам за него тысячу рублей.
Ветеран Великой Отечественной войны едва заметно пошевелил губами.
Я с трудом, но всё же расслышал его слова. Их до меня донёс изменивший вдруг своё направление ветер. Он подул Семёну Петровичу в спину, будто подтолкнул его ко мне навстречу.
— Какое ружьё?
— Вот это, которое вы держите в руках, — сказал я. — ИЖ-27. Вертикалка. Семьдесят пятого года выпуска. С длиной ствола семьсот тридцать миллиметров. С двумя патронами двенадцатого калибра. На утку.
Я пожал плечами и повторил:
— Оно ведь всё равно вам не нужно, Семён Петрович. А вот деньги вам наверняка пригодятся. Тысяча… нет, полторы тысячи рублей. Отдам вам их прямо сейчас. Они у меня в кармане лежат. Вот здесь.
Я прикоснулся указательным пальцем к правому карману брюк.
— Никакого обмана, Семён Петрович, — заверил я. — Вы сейчас отдадите мне своё ружьё. Возьмёте у меня полторы тысячи рублей новыми «павловскими» сторублёвками. И разойдёмся по домам.
Я улыбнулся — тут же представил, как обезоруживающе выглядела Димкина улыбка.