Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

Орлов Владилен Александрович

Пока подошла санитарная машина, я сдал старшине автомат, рассказал в штабе о ситуации на передовой и на вопрос начальника штаба Коханова уточнил на карте дислокацию группы комбата. Начался штурм Альтдама, но меня это уже не касалось. Я, уже второй раз, ехал в машине с другими ранеными в нашу медсанроту, радуясь в душе, что легко, совсем легко, отделался.

Впоследствии Шалевич рассказал мне, как сложилась атака нашей штурмовой группы после моего ранения. Вот несколько эпизодов.

В тот день при штурме Альтдама по-глупому погиб парторг нашего полка тишайший и скромнейший майор Тихомиров. Он перед атакой пришел в захваченный у немцев блиндаж, где была штурмовая группа, наш комбат Бойко и еще несколько офицеров. Когда немцы начали вести довольно интенсивный артобстрел наших позиций из тяжелых, очевидно корабельных, орудий, Бойко и еще кто-то стали подначивать Тихомирова, что он редко бывает на передовой, все в тылу ошивается и небось от страха не знает, куда сейчас деваться. Почему-то это задело Тихомирова, и он вылез из блиндажа, сказав, что пойдет к солдатам, поддержать их. Кто-то из офицеров отговаривал его, говоря, подожди конца обстрела, а наш комбат все посмеивался, говоря, ползти

придется и еще что-то обидное. Тихомиров не стал слушать и во весь рост пошел от ровика к ровику. Тут его и накрыло осколками снаряда от очередного разрыва. Попало в живот и другие части тела. Правда, солдатики быстро оттащили его и отправили в медсанроту. Но ранения оказались роковыми, а организм слабым, и он скончался. Мы, солдаты, очень огорчились гибелью этого интеллигентного и всегда доброжелательного человека и даже винили в этом нашего комбата за его неуместные и грубые подначки.

Был еще один эпизод, когда Бойко повел себя, мягко говоря, нехорошо. Изложу рассказ Шалевича. После артподготовки наша группа пошла в атаку на пригороды Альтдама вместе с танковой группой. Возглавлял группу сам комбат Бойко. Кругом рвались снаряды, правда, редкие. Вдруг ближайший танк остановился. Подбежав к нему, узнали, что только что убило командира танка, стоявшего в открытом люке, и экипаж не знает, что дальше делать. «Я старший по званию, слушай мои приказы! — крикнул Бойко. — Вперед под нашим прикрытием!» Он был умелым и не трусливым командиром и быстро ориентировался. Танкисты подчинились, и группа буквально влетела на одну из улиц городка. Первый дом. Пусто. В следующем кто-то ворочается в подвале. Немцы! Хвощинский бросает пару гранат в окошки подвала, и все врываются через открытую дверь в подвал. Боже! Там мечутся куры и никаких немцев. Вот следующий дом. Вбегаем в палисадник и видим впереди трех немцев, стреляющих в противоположную от нас сторону, и одного, лежащего рядом с ними. «Хенде хох!» — крикнул Шалевич. Все направили автоматы на противника. Немцы тотчас бросают оружие и поднимают руки. «Стреляете, гады, ети вашу так!» — крикнул Бойко. «Нет, нет, я не стрелял!» — произнес на русском языке один, лежащий сбоку, и с трудом сел. Он был ранен в руку или ногу, которые были в крови. «Так ты русский! Власовец!» — яростно произнес Бойко. «Нет, нет!.. Я пленный… меня заставили идти с этими, переводчиком… меня ранило, а они даже не перевязали», — почти простонал раненый. Бойко достал индивидуальный пакет и начал перевязывать раненого. Вдруг, бросив перевязку, он вскочил и скомандовал: «Кончайте всех!» Раненый что-то хотел сказать, но затрещали автоматы, и все сдавшиеся рухнули на землю.

Почему Бойко так поступил? В пылу боя? Под влиянием каких-то воспоминаний? Все ребята были ошеломлены и никогда не вспоминали эту сцену. Они выполняли приказ. А Бойко? Вскоре он был тяжело ранен и контужен под Берлином и долго не мог оправиться. Много лет спустя на одной встрече однополчан ему задали вопрос о расправах с пленными. «Не помню этих случаев», — был его ответ, казалось, вполне искренний. Контузия вышибла все плохое из памяти?

Вернемся в медсанроту. Вскоре я лежал в приемной операционной палатки на походной кровати, уже раздетый, укрытый одеялом и шинелью и ждал очереди в хирургическую часть палатки. Перед этим медсестры, с моей помощью и с помощью здоровенных ножниц, стащили всю одежду: ботинки с обмотками, рванину брюк и кальсон, грязную донельзя телогрейку и гимнастерку. Затем наложили временную повязку вместо старой, пропитавшейся кровью, и я, опять с их помощью, помылся, точнее, кое-как ополоснулся и надел чистое. Хирург освободился, мне поднесли полстакана разведенного спирта, сделали противостолбнячный укол и отправили в хирургическую. Хирург, здоровый мужик, которого все боготворили, стал манипулировать над моей раной. Он быстро орудовал, ласково приговаривая: «Потерпи чуток (когда было особенно больно), ты, братец, легко отделался… у тебя пустяковая сквозная рана, кость слегка задета, сейчас сделаем дренаж, чтобы вся дрянь вышла… скоро поправишься и забудешь о ране…» Закончив обработку раны и перевязав, меня отправили обратно. Переодели в чистое нижнее и верхнее белье, правда, не новое, а б/у, заплатанное и застиранное, но было необычно приятно чувствовать себя чистым. Уложив на койку, мне буквально поднесли еще полстакана разбавленного спирта и чего-то горячего, наверно обеденного. Я совсем осоловел, в голове шумело, но настроение было приподнятое. Было ощущение небывалого везения, и, главное, совсем спало напряжение последнего времени. Пару часов назад передовая, а тут лежишь в чистоте, и кругом тихо, мирно, никаких выстрелов, за палаткой тихий говор и чирикают птички.

И тут в палатку вошел и присел около моей кровати лейтенант, вытащив из планшетки большой блокнот. Он представился корреспондентом нашей газеты «Советский артиллерист» и сказал, что хочет узнать правду из первых рук. Несмотря на хмель, у меня мелькнула мысль: что же ты на передовую не поехал, там бы все сам и увидел. Он стал расспрашивать о штурме Альтдама, и я рассказал все, что видел и чувствовал в эти два дня, стараясь не приукрашивать события. Он что-то писал в блокнот и, к моему удивлению, все выспрашивал, сколько наша группа и я лично истребили немцев. Я сказал, что это совсем не главное при штурме, что при атаке стреляли перед собой по кустам, но кого и сколько немцев задело или убило, не видел и не знаю. Главное же, как мы занимали намеченные позиции, как вели себя во время атаки, хотя сами не пехотинцы. Тут меня перевели в палатку для раненых, корреспондент еще что-то спросил и, попрощавшись, ушел, а я свалился на койку и тотчас уснул.

Вскоре после падения Альтдама медсанрота переехала в один из немецких поселков, и мы расположились в доме на расстеленных циновках. Здесь мне вдруг стало все хуже и хуже. Болела нога, температура подскочила до 40, и я находился в полубредовом состоянии, ничего не ел, только пил. Пришел хирург и сказал, что все нормально, это реакция на операцию, через день-другой пройдет. Следует напомнить, что тогда еще не было антибиотиков, мне давали какие-то таблетки, кажется жаропонижающие. Действительно, я быстро оклемался, нога стала

меньше болеть, и началась нормальная госпитальная жизнь выздоравливающего пациента. Каждый день делали перевязку, давали пилюли, заставляли понемногу двигаться. Я, как и другие, писал домой письма, что легко ранен, скоро поправлюсь, что скоро конец этому проклятому фашизму и вот-вот наступит мир. Медсанрота опять переехала в городок Нойдам. Нас разместили на кроватях в светлой комнате, на 2-м этаже чистенького домика. Стали поступать газеты, журналы, на которые мы набрасывались за новостями. Однажды сосед, читая газету «Советский артиллерист», обратился ко мне; «…Тут про тебя написано… Возьми газету на память…» Я взял газету и стал читать довольно большой подвал о героизме наших артиллеристов при штурме Альтдама, написанный довольно стандартным, суконным языком. Там, в частности, писалось примерно следующее: «…ефрейтор Орлов В. А., участвуя в штурмовой группе, огнем своего автомата уничтожил несколько десятков фашистов…», далее отмечались еще какие-то подвиги ефрейтора и его товарищей. Боже, зачем такие враки про меня, про товарищей, да еще в стандартной для того времени форме! Нам было трудно, опасно, но выдумывать зачем! Мне стало невыносимо стыдно, и я сказал, что это не про меня, просто однофамилец. Сосед и другие сопалатники не поверили и сказали: «Зря расстраиваешься. Они всегда врут, но для памяти возьми, если останешься живым, будет о чем вспомнить…» Я повторил, что это не обо мне, и газету не взял, было противно. Сейчас понимаю, что зря не взял, действительно была бы память…

Наступил апрель, я шел на поправку, уже мог немного ходить, правда, прихрамывая. Боль почти прошла, скоро выписка, и пора возвращаться к своим в часть. Кругом все говорило о подготовке наступления на Берлин. Мимо проезжала масса техники. Такого скопления разного рода войск мне еще не приходилось видеть. Было ясно, что готовится мощное последнее наступление. От приезжавших шоферов узнал, что наш полк уже на плацдарме, оборудует позиции. Немцы ожесточенно обстреливали переправу через Одер. На днях там был убит командира нашего полка подполковник Островский, которого многие офицеры считали лучшим из всех командиров, побывавших на этом посту. Большая потеря.

Вскоре, за два или три дня до начала Берлинской операции, нашу медсанроту перебросили из города в полевые условия, ближе к плацдарму. Вновь мы разместились в огромных палатках, которые заполнили множеством пустых коек. Готовились к приему раненых. Разместились не в лесу, как обычно, а на довольно открытом месте. Значит, вот-вот начнется наступление, скорее всего, последнее, поскольку союзники неудержимо двигаются с запада. Выписали почти всех ходячих, а тяжелораненых увезли в тыл еще раньше. В палатках насчитывались единицы, в том числе и я из-за еще гноящейся раны.

Невдалеке был огромный полевой аэродром, над которым непрерывно барражировали истребители, не давая приблизиться авиации противника. Тем самым они прикрывали и наше расположение. В первый же день прибытия на новое место мы наблюдали, прямо над головами, несколько воздушных боев. Вот из-за облаков вынырнули два немецких «мессера» и на невиданной скорости зашли в хвост нашим истребителям. Треск авиапушек, и один наш истребитель был сбит и рухнул вниз. Второму удалось увернуться. Он вместе с другими самолетами ринулся догонять противника, но те так же мгновенно исчезли. Вскоре мы узнали, что это были новые реактивные самолеты противника, которых у нас еще не было. Догнать и сбить его на наших «яках» было невозможно, разве с трудом увернуться при его атаке. К счастью, таких истребителей было мало, десяток или чуть больше, и повлиять на воздушное господство нашей авиации они уже не могли. Война кончалась.

Вечер 17 апреля. Кто-то крикнул: «Началось!», и я, вслед за еще оставшимися ранеными, проковылял на улицу. Зрелище, которое я впервые увидел, завораживало. С аэродрома один за другим с интервалами в полминуты, может, меньше, один за другим взлетали, казалось, выстреливались истребители, а затем, чуть реже, штурмовики и бомбардировщики. Они, делая круг над аэродромом, выстраивались в гигантскую, всевозрастающую спираль. Десятки, а затем больше сотни самолетов кружилось в воздухе. На Берлин! Значит, завтра наступление, а это начиналась авиационная подготовка. Уже темнело, когда эта армада двинулась в направлении Берлина, за ней другая. Через некоторое время послышались глухие разрывы бомб и отдаленное, еле слышное, тарахтение немецких зениток.

Спал я тревожно и при первых звуках начавшейся 18 апреля, еще до рассвета, артподготовки вышел наружу. На горизонте были видны отблески канонады. Значит, скоро выпишут в часть. Как там наши ребята? В успехе сомнений не было, но все же…

На другой день стали поступать раненые, а 25 апреля меня выписали в часть «на амбулаторное лечение», поскольку рана не совсем зажила. На попутке я доехал до штаба полка, кажется, сдал свои документы или просто отметился и хотел добраться до своей батареи. Однако, якобы из-за раны, несмотря на мой протест (очень хотелось добраться до своих ребят), меня тут же снарядили сопровождать бензовоз (один разок съездишь, больше некому). Наш полк уже вошел в прорыв на правом фланге и, не встречая сопротивления, двигался вместе с танкистами в обход Берлина навстречу частям 1-го Украинского фронта, замыкая кольцо вокруг города. Срочно требовался бензин, и я, взяв протянутый мне временно карабин (автомат был в батарее), с неохотой водрузился на узкую боковую площадку бензовоза с хлипкими проволочными перилами. Тотчас мы направились на базу, без какого-либо сопровождения, обязательного в таких условиях. Помимо меня в кабинке были шофер и офицер-снабженец, и мы представляли хорошую одиночную цель, практически беззащитную. Но настроение было беспечное, непонятное ощущение безопасности. Авось не наткнемся на противника в царящей кругом суматохе. Бензовоз почти без задержки мчался с включенными фарами по отличной дороге, проезжая мимо двигавшихся туда-сюда частей, поселков с притушенными огнями, пустых перелесков. Мне было довольно холодно от бежавшего навстречу ветра, и я жаждал конца поездки, чтобы согреться. Вот и «пункт питания», площадка перед домом, заваленная ящиками с боеприпасами, продуктами и прочим скарбом. В стороне цистерны с бензином. Заправились быстро и вернулись без происшествий. Я отдал карабин и ушел в свою батарею.