Судьба драконов в послевоенной галактике
Шрифт:
Я поднялся, морщась от боли, поставил на место табуретку, взялся за спинку кровати и пообещал:
– Я тебя убью.
– Убьешь, убьешь.
– презрительно хмыкнул Мишель, - вон Валентин Аскерханович, когда его только, только привезли, тоже бегал по расположению - орал: убью, зарежу - растопчу - не помилую. Я нервный и у меня воо такой нож есть! Помнишь, Валек, - Мишель подмигнул Валентину Аскерхановичу, - как ты тут всех воо таким ножом стращал?
– Помню, а как же?
– заулыбался едва ли не радостно Валентин Аскерханович, -
– Нож, - сказал один из "отпетых", что натирал пол, а ныне наблюдал за воспитательной сценой, - это не главное! Зарезать можно и ногтем - было бы старание, умение и желание.
– И любовь к однажды выбранному делу, - шмыгнув носом, сказал второй "отпетый".
– Что стоишь?
– поинтересовался Мишель.
– Что скрипишь зубами? Пыхтишь, сопишь? В чем дело? Ты плакать собрался? Нет? Вон там каптерка. Хуан пойдет с тобой, выдаст рабочую робу и кальсоны. Вопросы? Чего ты ждешь? О чем думаешь?
– Я... думаю... как... тебя... убить, - раздельно выговорил я.
– Ох, - вздохнул один из "отпетых", по всей видимости, Хуан, - да ты и в самом деле пародист. Так нельзя.
Кулаки Мишеля утюжили мое лицо, превращая его в морду, в физиономию, в побитое рыло, в которое чем дальше, тем больше хочется бить, бить и бить.
Мишель бил и приговаривал:
– Раз навсегда запомни: не пугай, не пугай! Не хами. Знай свое место... Самое главное - знай свое место.
Наконец Мишель утомился и перестал бить. А еще говорят, что душа не связана с телом! За пять минут из уверенного в себе выпускника карантина я вновь превратился в жалкого неуча, в дурня, в побитого пса, каким меня приволокли в карантин под начало к сержанту Джонни.
– Но если я, - сказал я, сел шевеля разбитыми губами, - буду знать свое место, как же я убью Его?
– Что, что?
– не понял Мишель и , не поняв, заинтересовался.
Я подождал, приводя в порядок мысли, разбросанные кулаком Мишеля по закоулкам сознания, и наконец сказал:
– "Отпетый", по-моему, как раз и не знает своего места, раз его конечная цель - убить...
– я сглотнул боль, мешавшую говорить, - зверя... то есть главная задача "отпетого" - не знать своего места, потому-то он и может оказаться в "вонючих".
– Ах ты падла, - всерьез рассердился Мишель, - так ты еще и философ!
– Он еще и поет, - рассмеялся Хуан.
Я получил удар в ухо и вновь полетел на пол.
...Я поднялся и побрел к каптерке получать робу, по пути получив пинок от Мишеля.
Валентин Аскерханович хмыкнул:
– Из карантина теперь такие наглые выползают, только что крыльев и когтей нет, а так все при всем.
– Ничего, - сказал Хуан, двинувшийся следом за мной с ключами от каптерки, - ничего страшного: здесь мы мигом крылья выдернем, а когти острижем.
– До тех пор, - подсказал Федя, - покуда новые не отрастут - крепче, надежнее.
_____________________________________________________________
Эта неделя слилась
В долго тянущиеся часы бодрствования за мелкой унизительной или тяжелой работой я порой с внезапной ясностью понимал: я - один. Совершенно, абсолютно один, надо мной гигантская толща почвы и камня, и я запихнут в самый темный и самый грязный закуток.
Мне вспомнились слова, слышанные мной уже очень давно: "Всякому человеку есть что терять. И чем меньше человек имеет, тем больше он может потерять, тем с большей жалостью он вцепляется в то, что имеет". Это было правдой. Сон - вот что оставалось у меня, и я жадно припадал к часу, часику, полу-, четверь часику выкраденного, выцыганенного сна.
Несколько раз я заснул на занятиях. Незнакомый капитан растолковывал нам про самого для нас опасного зверя - про "птичку - черную точку" на горизонте, серую пичужку в клетке - на воле, едва лишь встретится с противником, моментально расползающуюся жгучим уничтожающим студнем с множеством присосок, шевелящихся мохнатых лапок, - про "летающего воробья".
Такого и среди тренажеров в карантине не было: как его приручишь? Как приучишь "тренажерствовать" безжалостный расплескивающийся студень, в секунду обращающий тебя в ничто, в прах и пепел, и от восторга уничтожения еще и шевелящий своими лапками, щупальцами, чмокающий присосками, еще бы кого, еще бы что...
С таким чудищем можно работать только на экране, нажимая кнопочки, подергивая рычажки.
– ...Не совсем понятно, - лениво тянул капитан, он даже не представился нам, когда пришел на занятия, - можно ли назвать "летающего воробья" живым существом в полном смысле этого слова? Кажется, что это некая межеумочная, срединная организация материи. В лабораториях...
Я с силой надавил кнопку и снова опоздал: на голубом экране белесой кляксой расплылась моя очередная неудача.
Капитан сделал пометку в журнале и сказал:
– Джек Никольс.
Я стал подниматься.
– Сидите, юноша, сидите, - недовольно замахал рукой капитан, - что вы, в самом деле? Я буду запускать вам помедленнее, но вообще... вообще-то, капитан покачал головой, - если вы на вольном воздухе так будете телепаться. ..
На экране зачернелась точечка. Я хлопнул по кнопке. Точка вспыхнула ослепительно-белым.
– Да что вы по кнопкам-то колотите?
– поморщился капитан, - вы бы еще кулаком бы саданули.
В классе засмеялись.
– Молчать, - не повышая голоса, сказал капитан и сделал в журнале сразу несколько пометок, - будете много веселиться, я вам так экраны запорошу замаетесь кнопочки нажимать.
Я еле поспевал за появляющимися на экранах точками. Откуда-то издалека, сквозь гудущую, гудящую вату усталости, головной боли, разламывающихся висков, доносились слова, обрывки фраз: