Судьба кочевых обществ в индустриальном и постиндустриальном мире
Шрифт:
Ненецкая кочевая культура обладает рядом особенных характеристик, соотносимых с высокой мобильностью:
• Ментальность движения, предусматривающая восприятие кочевья как благополучия, а оседлости как противоестественного состояния бедности, болезни, кризиса; мотивация движения как залога превосходства и успешной самореализации.
• Стратегии и технологии движения, в том числе миграций и выпаса стад, предусматривающие высокую скорость и маневренность; использование обширного пространства тундры, лесотундры и тайги в качестве сложной экологической ниши и ресурсной базы для жизнеобеспечения.
• «Оленье мышление» как сопереживание и взаимная поддержка человека и оленя, их совместный ход мысли и ход действия, выражающиеся в передвижении, кормлении, охранении; человеку комфортны место и время, ритм и состояния, органичные оленю.
• Система контроля над природным и социальным пространством, включая лидерство и следование, координацию миграций, ориентацию в географическом пространстве,
• Этика взаимопомощи на основе родства, соседства и партнерства, чередования и дополнения усилий мужчины и женщины, а также межличностной конкуренции, повышающей персональную ответственность в динамике кочевок и стоянок.
• Состязательность в скорости, маневренности, быстроте решений в повседневности, детских играх и празднествах с их популярными соревнованиями (гонки на упряжках и снегоходах, борьба, прыжки, конкурсы «национальной одежды» и др.); в фольклоре воспевается мобильность эпических героев и богов, в наши дни поощряется культ скорости и мода на скоростной транспорт (снегоход, квадроцикл и др.).
• Установка на активность и неприятие пассивности, умение мобилизовать и мобилизоваться, персональная ответственность по всему спектру деятельности от лова оленей и увязки нарт до выполнения культового жертвоприношения.
• Эстетика движущегося стада оленей, напряжения гонки, пейзажа открытого пространства, пластики шкуры и меха [7] .
Вся ненецкая культура – кочевой трансформер, перемещающийся в слитном пространстве-времени. Изменчивость в различных ритмах и измерениях, в состояниях динамики и статики – не только способность, но и заданность кочевого движения. В годичном цикле трансформация состоит в смене конфигурации тундровых кочевий от лета к зиме (зимой они сосредоточены в южной тундре и лесотундре, летом – рассредоточены по просторам тундры с захватом ее северных и приморских окраин). В точке перехода от лета к зиме, называемой по («дверь»; так же обозначается и весь год), происходит замена летнего снаряжения на зимнее; тем самым кочевье полностью переодевается и переоснащается. В повседневности самым очевидным выражением трансформера является превращение кочевья в стойбище и наоборот. Если оленеводческое хозяйство совершает до 120 перекочевок в год (как это делают, например, самые «дальнобойные» северные ярсалинские бригады), то усредненный ритм этой трансформации равен двум долям стойбища и одной доле кочевья (два дня остановки, один день перекочевки), а полный пространственно-временной оборот стойбище – кочевье – стойбище составляет три дня. У малооленных и краткомаршрутных хозяйств этот ритм может составлять 5–7 дней. Кроме того, зимой ритм значительно (на порядок) замедлен – на это время приходится своего рода «сон кочевья». Стадо оленей – тоже своего рода трансформер, поскольку, пульсируя по численности и составу в цикле прихода (приплода) и расхода, «природа оленя» преобразуется в «культуру ненца».
7
Головнёв А. В. Арктический этнодизайн // Уральский исторический вестник. 2017. № 2(55). С. 6–15.
Вся система ямальского оленеводства представляется по-своему трансформером, меняющим конфигурацию в пространстве-времени. Устойчивость и одновременно динамизм тундровой хозяйственной системе придавали магистральные миграции богатых оленеводов (тэта), а в советское время – совхозных бригад, охватывавшие все пространство тундры от морского побережья до границ леса. Помимо тэта, часто выступавших в роли родовых вождей (ерв), оленеводством были заняты средне- и малооленные хозяйства, совершавшие менее протяженные миграции. Кроме того, из числа тундровиков составлялись сезонные промысловые группы охотников на пушного зверя и морского зверя, которые передавали своих оленей на выпас оленеводам, а сами сосредоточивались на промысле, сообразуя с его нуждами свои перемещения (например, зимуя в тундре). Полуавтономно вели себя и рыболовы, сезонно оседавшие на богатых угодьях лесотундры и тундры, обменивая свой улов на услуги пастухов (по выпасу их небольших стад). Многие оленеводы оставляли по ходу кочевий сезонные промысловые группы, подбирая их (с добычей) на обратном пути. Таким образом, тундровая оленеводческая система включала крупностадное ядро, связывавшее своими протяженными миграциями все пространство полуострова, и периферию, включавшую сателлитные группы малооленных пастухов, охотников и рыболовов. Вне связи с оленеводческим ядром периферийные группы не могли существовать; в свою очередь тундровое оленеводство нуждалось во вспомогательных звеньях, дополнявших его на уровне обмена и потребления продукцией промыслов, а на отдельных этапах хозяйственного цикла – совместными усилиями и средствами; в кризисных ситуациях промысловые станы служили убежищем для разорившихся оленеводов. Согласно ценностным установкам, каждый «сидячий» тундровый промысловик стремился «подняться на каслание» (нарастить поголовье стада и сделаться пастухом), но в случае бедствия (эпизоотии, гололеда, волчьей потравы, лихоимства соседей) оленевод мог осесть на промысловых угодьях [8] .
8
Головнёв А. В. К истории ненецкого оленеводства // Культурные и хозяйственные традиции народов Западной Сибири. Новосибирск: НГПИ, 1989. С. 94–108.
В
Ненецкая мобильность является прямой проекцией природной динамики Арктики с ее стремительными приливами и отливами жизни. Тундровый биоценоз отличается от таежного резкими сезонными колебаниями и значительными пространственными перемещениями; в этом смысле время в тундре не течет на одном месте, а будто мигрирует по пространству и преображает его. Тем самым слитность пространства-времени, характерная для культуры тундровых кочевников, заимствована у природы. В тайге существуют сложные и устойчивые ценозные цепи, в которые встраивается человек, и промысловая культура жителей тайги (например, хантов или селькупов) настроена на освоение ресурсов локальной природной ниши в ритме состояний разных видов рыб, зверей, птиц, растений. В тундре с ее бурными сезонными приливами и отливами жизни возможно либо эпизодическое потребление мигрирующих биоресурсов, либо следование за ними. Ненецкое оленеводство представляет собой вариант адаптации культуры человека к натуре оленя, сложение симбиоза-в-движении.
Соотношение между кочеванием и оседлостью, поселком и тундрой – ключевой вопрос ненецкой идентичности. Деятельность оленевода до сих пор считается среди ненцев высоко престижной, и именно тундра в глазах населения – основание и гарант сохранения их традиционной культуры. Одной же из проблем современного тундрового поселка, особенно в условиях его стремительной «урбанизации», видится сохранение этнической идентичности, прежде всего ее оснований – ненецкого языка и традиционной духовной культуры. Местные жители признают, что ненецкий язык может полноценно сохраняться только в условиях тундры. Несмотря на то, что ненецкий язык преподается живущим в поселках как в детском саду, так и в школе-интернате, для поселковых жителей он становится чужим и в обиходе уступает русской речи. Местные жители признают: «Без языка исчезнет все – и ненца нет, и культуры нет». В поселке происходит постепенная утрата родного языка: «Обычно дети тех, кто переехал из тундры в поселок, понимают ненецкий язык, но уже не говорят на нем, соответственно следующее поколение уже не говорит и не понимает родной язык», – замечает один из преподавателей ненецкого языка. Школьные учителя говорят также о резких различиях в воспитании и поведении поселковых и тундровых детей: «Тундровые дети более самостоятельные, владеют знаниями и культурой, языком. А те [поселковые] на их фоне не смотрятся, даже ножницы толком не умеют держать. Тундровые дети надежнее, у них больше самостоятельности, силы воли». По распространенному мнению, кочевое население в физическом и нравственном отношениях – наиболее здоровая часть ненцев, в меньшей степени подверженная алкоголизации и люмпенизации.
Оседая в поселках, молодые ненцы оказываются на границе двух культур: утрачивая национальную идентичность, при этом не вполне вживаются в современную оседлую цивилизацию и воспринимают новые культурные стереотипы. Перед сложным жизненным выбором оказываются, например, современные ненецкие девушки: вернуться после учебы в традиционную среду – в тундру, или предпочесть остаться в поселке, осваивая «оседлые» профессии.
К смене кочевого быта оседлостью располагает сложившаяся на Ямале практика помощи в решении проблем региона и его населения со стороны Газпрома. В первую очередь это касается субсидирования строительства жилья в ненецких поселках газовиками и нефтяниками. Ненцы осознают, что нефтегазовое освоение дает им преимущества, в том числе в получении жилья на льготных условиях. Оленевод западной тундры Ямала считает: «У ненцев, наверное, разные мнения, но они сходятся в одной точке – чтобы поддержка была со стороны Газпрома, и финансовая, и по жилплощади». При этом «проблема жилья» явно доминирует по значению в списке запросов поселковых жителей.
Показательно, что в наше время у осевших в поселках ненцев сохраняется тяга к кочевой жизни, приобретающая форму специфического летнего «дачного сезона». Возможно, именно ностальгия по кочевому образу жизни привела к появлению в последнее десятилетие «дачных чумов» в Ямальском районе. Такие чумы поселковые ненцы ставят в тундре на берегу озер, чтобы в течение лета заниматься традиционным хозяйством и ремеслом – рыболовством и выделкой оленьих шкур. Например, оленевод-пенсионер Яков Ладукай ведет полукочевой образ жизни. Несмотря на то, что у него есть квартира в Яр-Сале, он проводит очередное лето в «дачном чуме». Воспоминания о тундре, особенно о каслании, вызывают восторженные эмоции у осевших в поселках ненцев. «Еще ребенком помню, всегда ждала и радовалась перекочевкам», – вспоминает жительница пос. Сюнай-Сале Алла Яр [9] .
9
См.: Головнёв А. В., Лёзова С. В., Абрамов И. В., Белоруссова С. Ю., Бабенкова Н. А. Этноэкспертиза на Ямале: ненецкие кочевья и газовые месторождения. Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2014. 232 с.