Судьба олигарха
Шрифт:
– Конечно вредно, но ты Артема видел, похож он на умирающего? А он всю жизнь на курсе, уже лет двадцать, в нем столько химии, что на могилке его, наверное, и цветочки расти не будут. Тут нужно знать, что колоть, свою допустимую дозу – главное не увлечься.
Когда Тренер освободился и вышел в зал, он по-братски обнялся с Максом.
– Нашлась пропажа, ты хоть звони иногда, так, мол, и так, жив, здоров.
– Да что со мной будет! – отмахнулся Максим. – Знаешь, кого Артем мне напоминает? – спросил он Пашку. – Бенни Хилла, вылитый Бенни! Я как вижу его в телевизоре, так Артема Яковлевича вспоминаю. Смотри,
– Нашел патриция. Патри-и-иций! – воскликнул Тренер, по своей привычке подняв вверх указательный палец. – С голой жопой.
– Нет, я серьезно, – произнес Макс, и, вдруг, спросил Пашку: – Паха, когда ты себе уже брови повыщипуешь? Ходишь, как Брежнев.
– Это же больно.
– Конечно, больно будет – наотращивал «антенн» таких, что аж в кольца заворачиваются. А ты в курсе, что срощенные брови, это примета вероятного самоубийцы?
– Да брось ты, – недоверчиво произнес Пашка, махнув рукой в сторону тренерской, – вон, у Ильича брови вообще срослись, а умер своей смертью.
– Знаешь, кого я недавно по телеку видел? – спросил Максим Тренера. – Чемпиона нашего! Такой важный, одет хорошо, обо всем так здраво рассуждает. Я аж заслушался – не спортсмен, а какой-то Спиноза, Марк Аврелий!
– Конюшка, – грустно улыбнулся Тренер, вспомнив своего лучшего, давно забывшего его ученика Юру Конюшенко.
– В конце, журналистка спрашивает: скажите, Юрий, а как Вы добились таких феноменальных результатов или Ваша потрясающая форма всего лишь плод гения фармакологической мысли? Так он ей, так возмущенно: – Да Вы что! Ни разу в жизни, все сам, сам, ну, и, конечно, употреблял витамины.
– А что он скажет? У меня тут тоже все сами занимаются. Приходится врать, раз общество не готово еще принять, что современный спорт, выше первого разряда, это уже борьба химических формул. Кого не поймали на допинге – тот и выиграл, – удивленно посмотрел на Макса Тренер. – Только я другое помню, как с четырнадцати лет я Юрку «маслом» заправлял, а сейчас он себе через день куб «Сустанона» колет, чтоб форму поддерживать. Представляешь, какая это лошадиная доза тестостерона? У него же всегда «стоит»: жмет с груди – «стоит», приседает – «стоит», пресс качает – тоже.
– Ну, это хорошо, что «стоит», а женщину-то хочется? – скептически спросил его Макс.
– Послушай, – тихо ответил Тренер с иронией, – под «маслом» хочется всех.
– Это примерно тоже, что эротика и порнография, – произнес с усмешкой Пашка. – Эротика – искусство, но никому не интересна, порнуха – правда жизни, зато запрещена законом.
– А как порнография на иврите? – тут же спросил Тренер. – Сифрут тоела.
После тренировки Максим подвез Пашу на своей «девяносто девятой» к метро.
– Я тоже сейчас без работы. Ты один, тебе легче, а у меня жена с ребенком, да еще и теща, как начнут вдвоем пилить – не знаешь, куда деваться. Муж с женой, а живем порознь, я – у себя, она – у родителей, только на выходные съезжаемся. За два дня так меня достает, что потом пять дней от нее отдыхаю. Говорю ей: найди себе богатого, а она: нет, я тебя люблю! На собеседования, бывало, по два раза
– У тебя что, компьютер есть?
– А ты думал, я только по мешкам стучать умею? А у тебя, нет? – переспросил Макс, и Пашка отрицательно покачал головой.
– Ну, ты даешь! Это даже не окно в Европу, целая дверь, и не одна, сто дверей во весь мир! Можно, не выходя из дома общаться с кем хочешь, на другом конце земного шара. А информации, сколько можно новой накачать – любую книгу, любой фильм. Он еще в прокат не вышел, а в Интернете уже есть. Я вон себе столько нацистской тематики понаходил, даже «Mein Kampf» скачал, правда, зря. На «Петровке» свободно продаётся, и проще, и в пять раз дешевле. Зашел как-то на жидовский сайт, скинул свастику и приветствие «Хайль Гитлер!», так жиды за это лишили меня доступа – внесли в черный список пользователей, и я теперь зайти туда не могу, – улыбнулся своей выходке Максим, взглянув на попутчика. – И угрожать стали. Пишут из Германии: я позвоню в Питер, оттуда приедут люди и тебе эту свастику на лбу паяльной лампой нарисуют. Я такой злой был, отвечаю на тот адрес: ты, чудище-юдище, если хочешь со мной разобраться, приезжай сам, но билет бери только в одну сторону, потому что здесь тебя и похоронят.
– И что, больше не пугали? – спросил Пашка, слушая историю бескомпромиссной войны, объявленной Максом мировому сионизму.
– Звонил еще раз какой-то урод со скрытого номера. Спрашивает: А ты не боишься, что евреи тебя на кол посадят, прям возле дома? И адрес мой называет, меня аж затрясло, со мной так нагло уже лет двадцать никто не разговаривал! Это ты, говорю, меня боишься, раз номер спрятал, и правильно делаешь, потому что, если я тебя встречу, то на колу сидеть будешь сам. Хотел у Артема флаг израильский забрать, одеть маску, расстрелять его из пистолета, а потом сжечь под нацистский марш и на сайт их скинуть.
– Тебя же туда не пускают, – напомнил Пашка.
– Паха, отсталая ты личность, их запрет всегда можно обойти, было бы желание.
У метро Максим высадил Пашу и, взяв номер телефона, уехал. От нечего делать Пашка продолжал тренироваться каждый день, Макс появлялся в спортшколе три раза в неделю, а два – ездил в другой зал бить мешок.
Так продолжалось еще с полмесяца, в вяло текущей будничной суете, и Павел с трудом представлял свое будущее, с тоской подсчитывая оставшуюся наличность. Летом можно было найти подработку, пойти подсобником на стройку или грузчиком в магазин, но зимой помощники были не нужны, каждый старался дотянуть до тепла с наименьшими потерями, в смутной надежде, что весной все измениться к лучшему.
Обескровленные кризисом стройки, замерли, разинув рты, вырытых за лето котлованов, с торчащей оттуда, словно гнилые зубы, ржавой арматурой. И стояли зловеще скелеты недостроенных небоскребов, как декорации фантастических фильмов о Третьей мировой. Уже непривычно холодный первый месяц зимы напомнил о себе щиплющим уши морозом и выпавшим, но не растаявшим снегом. Он лежал, как белые погоны на широченных плечах домов, искрясь и переливаясь в блеске тусклого солнца; по ночам тревожно и весело хрустел под ногами, а мороз подгонял запоздалых прохожих, обжигая их легкие ледяным дыханием.