Судьба олигарха
Шрифт:
На все это смотрел свысока с лукавой улыбкой Гоголь, в преддверии своего юбилея и были видны во мраке написанные на бигборде слова: «Что Вы знаете про Украинскую ночь? Это ночь удивительная, совершенно особенная ночь».
И верилось даже теперь (а может не даже, а как раз?), и в это, и во многое другое рассказанное им. Ведь нужно же во что-то верить.
Так заканчивался, медленно испуская дух, как сбитая машиной дворняга, год две тысячи восьмой, от начала мирового кризиса первый.
Часть
II
А в середине декабря, в утренний час,
– Лед тронулся, господа присяжные заседатели – есть работа, – возбужденно заговорил он. Дни, в которых не было ничего, кроме томительного ожидания – звонка, телеграммы, бандероли, денежного перевода, хоть каких-нибудь перемен – заканчивались, а вместе с ними – безденежье и безнадега. И эта неизвестная, таинственная работа глотком адреналина встряхнула Пашку, изгоняя остатки дремоты.
– Подъезжай на двенадцать к метро Харьковская, – распорядился Макс и повесил трубку, ничего не объяснив.
В половине первого дня Паша стоял с Максимом возле машины приятеля на одной из автозаправок Левого берега, глядя на разговаривавших в стороне мужчин. Вернее, говорил один, их ровесник. Он был одет в темно-серые брюки и черный, расстегнутый до половины короткий пуховик; несмотря на мороз, короткостриженая голова его была не покрыта. Хотя парень был заметно взволнован, в его облике читались уверенность и властность, а в глазах – ум. Еще три молодых человека того же возраста, два высоких спортивно сложенных, в пуховиках и вязаных шапочках и третий, в куртке с меховой опушкой и кепке, но заметно ниже своих товарищей и плотнее – стояли рядом, молча слушая с непроницаемыми лицами. Этих троих Паша уже видел раньше, а с одним занимался вместе боксом, даже имя его с тех времен запомнил – Гоша.
– С кем это они базарят? – спросил он, ежась в своей осенней куртке от пронизывающих порывов ветра. – Как ему только не холодно.
– А это, Паха, наш с тобой счастливый билет, это не человек – это гигант мысли, самый, что ни на есть олигарх.
***
Гошу, как и Олигарха, Макс знал давно, по работе у криминально ориентированного бизнесмена Бройлера. Тому было под пятьдесят, он был высок, плотен, хотя и узок в кости, а на голове его годы безжалостно выели плешь.
Олигарх был похож на Бройлера, как брат близнец, по немыслимому стечению обстоятельств родившийся позже лет на десять и не успевший вырасти до размеров первенца. Сколько Максим помнил Олигарха, он всегда был богат и успешен, а Бройлер считался его компаньоном, хотя в бизнесе понимал так же мало, как абориген Гвинейского архипелага в компьютере.
Гоша был правой рукой Бройлера, а в девяностых – «бригадиром» одного из звеньев многочисленной группировки Колобка. Когда же «шестисотый» «Мерс» «авторитета» взорвали – вместе с ним и водителем, разметав на сто метров запчасти и куски тел, так что даже на проводах красной лентой повисли разорванные легкие – Бройлер пытался удержать его наследие. Но «братва» не признала в нем лидера, каждый претендовал на долю в рухнувшей бандитской империи и то были трудные времена для
Макс навсегда запомнил его слова, сказанные как-то в салоне внедорожника:
– Ребята, пришло наше время. Если сейчас выстоим, все у нас будет хорошо!
Но оказалось, лучше стало только Бройлеру, Максим же по-прежнему работал на зарплату в сто пятьдесят долларов. А потом пути их разошлись.
После смерти патрона, Бройлер изменился, стал заносчив, высокомерен и, будучи одного роста с Максом, смотрел на него свысока.
Если раньше он валил все на Колобка, называя того по имени:
– Это не мое решение, это Олег сказал!
То теперь уже не церемонился, давая понять Максиму и остальной «пехоте» их полную несостоятельность, возможно для того, чтобы не поднимать зарплату. Когда что-то не получалось, Бройлер начинал ворчливо причитать:
– Вы ни на что не способны, что ни поручи, ничего сделать не можете. Ну как, как можно было запороть такую простую «работу»?!
Кроме всего прочего он был обидчив и злопамятен. Просто так с улицы никого не брал, а уйти от него было вообще проблемой.
В тот день, о котором идет речь, они, промотавшись, весь день по делам, возвращались домой. Макс вел «Ленд Крузер», Бройлер кимарил рядом, а еще два парня – представители немногочисленной народности караимов, насчитывающей по всему миру не более пяти тысяч человек, но сохранившей свой язык и культуру – Илья с Давидом сидели сзади. И вдруг, Давид сказал Бройлеру своим тягучим южным говором:
– Смотри, Валэра, это же Лепа. Помнишь, с нами работал?
Задремавший «авторитет» присмотрелся, разглядывая сквозь тонированное стекло джипа, едущего за рулем светлой «девятки», сбежавшего от него «боевика».
– Ты глянь, какой стал холеный и машиной обзавелся; наверное, у меня деньги украл. А ну-ка, Макс, падай ему на «хвост».
Ничего не подозревающий Лепа, высадив жену возле парадного, поставил машину на стоянку и пошел домой. Как только бывший «брат по оружию» вошел в подъезд, Давид, Илья и Максим вбежали следом и, догнав на лестничной площадке, стали избивать парня. Вернее, Макс стоял в стороне, глядя, как правнуки древних хазар лупят ногами закрывавшего голову отступника-ренегата. Лепу он знал плохо, видел пару раз до его бегства, но сейчас представлял на его месте себя.
То, что поручал им Бройлер, не было простым и осуждалось как людьми, так и Богом. В смутное время середины девяностых «авторитет» приказал Максу сжечь ларек строптивого коммерсанта, отказавшегося платить бандитам за «крышу».
Торговая точка работала днем и находилась возле метро «Лесная», посередине аллеи похожих друг на друга киосков. Оставив машину у парка Киото, Максим, взяв пятилитровую емкость с бензином на треть разбавленного машинным маслом для более высокой температуры горения, глухой ночью пошел к ларьку, кляня ненасытного Бройлера, неуступчивых барыг-бизнесменов и свою работу, которую все еще пытался любить. Сваренный из железных листов павильон был закрыт замком снаружи, но внутри кто-то находился. Слышались, нарушаемая треском помех музыка, кажется, играло «Радио-Активность», невнятный шорох и приглушенные шаги.