Судьба открытия
Шрифт:
— Ну, вот я и приехал, — сказал Лисицын, стараясь держаться как можно бодрее.
Тетка обняла его, заплакав. Целовала, гладила. Вся вздрагивала от рыданий.
— За что?… Уж думала я, думала… О боже мой милостивый!.. Вовочка… Ну, как же ты? У Миши сын — преступник! Каторжник простой! Голубчик, Вовочка!.. О господи!..
Тоже вытирая слезы, Варвара подала барыне стакан воды. Жалостно посматривая на Лисицына, вдруг сказала ему:
— А мы вас ожидать уже устали. Ждем почитай два месяца…
Лисицын
— Да, милый, приходил этот… страх какой, представь: из жандармского. Говорил, что ты, скорей всего, поедешь за границу, только зря поедешь — на границе-то тебя приготовились поймать. А если ты заедешь в Петербург, то, наверно, к нам зайдешь…
Рука Лисицына непроизвольно поднялась, чтобы потрогать бороду. Повисла в воздухе: бороды нет.
— Да ты сядь, голубчик, сядь… Ты что, не ужинал?… — продолжала Капитолина Андреевна. — Говорил, — воскликнула она, — дурак он этакий! — чтобы мы на тебя донесли! На случай, если ты заглянешь в Петербург, чтобы мы — по секрету от тебя живехонько в полицию… На все лады запугивал. К дворянской чести обращался! Что он понимает в чести?! Ах, уж вот — по правде негодяй!..
Лисицын озабоченно смотрел на тетку. А она спустя минуту опять всхлипнула. Лишь теперь заметила его убогую грязноватую поддевку. Ее пальцы ощупывали заношенную ткань.
— Другого у тебя и нет, поди?… Дружочек милый ты, бедняжка мой!..
Затем обе старухи ушли, оставив Лисицына в гостиной.
Вон как все сложилось: жандармы разгадали, куда он устремится. И Глебова потерян след. И паспорт ненадежен. И задерживаться в Петербурге даже лишний час нельзя — его именно здесь подстерегают и ищут.
Откуда-то запахло табаком и нафталином. В гостиную всунулся ворох одежды, за ворохом появилась несшая его Варвара. Потом — тетя Капочка, со вторым ворохом, полегче. Обе принялись раскладывать то, что принесли, по креслам и на ломберном столике.
Эти вещи полвека тому назад принадлежали Евгению Ивановичу Татарцеву. Они составляют одну из драгоценных реликвий тети Капочки. Лисицын помнит, как она их свято бережет.
— Он ростом был с тебя, — сказала она сейчас, чихнув от нафталина. — Выбирай что тебе подходит. Примерь!
Лисицына это растрогало. Брать любой лишний груз ему было не нужно и вовсе некстати. А гардероб покойного Евгения ему казался уж совершенно неподходящим. Но он почувствовал: нельзя пренебречь ее жертвой — тетка будет насмерть обижена.
Среди мундиров и халатов с брандебурами он увидел скромный старомодный пиджачок, отложил его. Кроме того, взял немного пожелтевшего от времени белья да теплую куртку, подбитую мехом.
Когда он сел обратно на диван, Капитолину Андреевну осенило:
— Вовочка, живи у нас! Никуда не будешь выходить. Мы никому
— Что вы! Нет, теперь мне в Петербурге — никак.
Уныло потускнев, она понимающе кивнула.
Спохватились, что он, наверно, голоден. Повели его в столовую.
Он неохотно ел, а тетка и Варвара глядели на него вздыхая.
Ударили часы — знакомым голосом, знакомые до каждого пятнышка на циферблате круглые стенные часы. На них уже половина второго.
— Ну, я поел, и надо в путь, — с налетом грусти проговорил Лисицын.
Старухи, обе сразу, заплакали навзрыд. Приговаривали, одна перебивая другую, что он мог бы у них побыть хоть три-четыре дня. Нельзя же так быстро: приехал, и сразу уезжать. Не к чужим пришел. Куда он ночью-то? На что глядя? В кои веки довелось повидаться…
Лисицын отрицательно качал головой.
— Ты что: так прямо — за границу? — спросила тетка.
— Да нет, — ответил он, — я в такое место заберусь, где меня с собаками не сыщешь. Только не тревожьтесь за меня. Все отлично будет!
Еще с мокрыми глазами Капитолина Андреевна принесла из своей спальни шкатулку.
— Возьми, дружок, — сказала она, — это твое. Кроме этого, у меня в банке счет. Останется тебе по завещанию.
В шкатулке были деньги — пачечка сторублевых ассигнаций.
Поблагодарив, он сказал, что здесь слишком много для него. Куда ему столько! И после ее настойчивых просьб согласился взять лишь половину:
— Мне вполне достаточно. Большое, тетя Капочка, спасибо!
Потом он заторопился. Наспех собрав ему чемодан, старухи проводили его до крыльца.
Светлая ночь перед утром стала розовой. Лисицын шел с чемоданом и почему-то ясно ощущал: больше им увидеться не суждено. Печально было на душе, тоскливо, неспокойно. По-настоящему, одна в мире у него родная — тетка. Он корил себя за то, что раньше был к ней невнимателен.
Забывал о ней — особенно в годы, которые он провел в своей лаборатории…
В своей лаборатории!.. Вчера, бродя по городу, он не решился даже и приблизиться к тому кварталу, где когда-то жил и работал. Его многие могли бы, встретив, узнать. А сейчас ему неудержимо захотелось все-таки пойти туда. Взглянуть на прежнее, что там теперь — хоть мельком.
Не взять ли извозчика? Нет, пешком лучше.
Мост с решетчатыми перилами. Как раз мост не разведен. Лисицын перешел через Неву и свернул за угол по знакомой дороге.
Городовой у перекрестка ощупал взглядом раннего прохожего, зевнул от скуки и принялся не спеша закуривать.
Шаги Лисицына все убыстрялись: его подстегивало нетерпение. Вот булочная; за булочной, наискосок, — облезлая вывеска кухмистерской. Все как будто и без перемен. А вот…
За поворотом перед ним открылся наконец тот самый, навсегда ему памятный дом.