Судьба открытия
Шрифт:
Да, он бросит Яропольск и поедет к Благовещенскому! Завтра же сделает это. Университет в Казани — великолепная химическая школа!
Беспокойным движением он зачем-то сунул руки в карманы. Наткнулся на смятый конверт. Не сжег записку. Нужно было сжечь…
«Я на тебя твердо полагаюсь, Гриша…»
А поезду ударили второй звонок.
Они остановились у ее вагона. Зберовский упорно молчал. Зоя почувствовала: он смотрит на нее грустными-грустными глазами.
— Не капризничайте, милый. Поезжайте! —
Голова его медленно качнулась: нет.
— Ну почему?
— Я не могу пока покинуть Яропольск, — прошептал он. — Это было бы ужасно с моей стороны!
— Гриша, почему — ужасно?
— Получится, будто я испугался, скрылся… Мерзко получится. Да просто подведу. Нельзя. Вы не знаете, Зоечка…
Он закусил губу и отвернулся.
Она легонько толкнула его:
— Гриша! О чем вы говорите?
Он — глядя себе под ноги:
— Вопрос чести. Дело политическое, нелегальное…
— Вы разве связаны с политикой?…
Снова бьют в колокол: раз, два и три. Уже третий звонок!
Разговор оборвался. Она вздохнула.
Зберовский, весь подавшись к ней, умоляющим голосом воскликнул:
— Зоечка!..
Свисток кондуктора. С чайником в руке к вагонам пробежал последний пассажир. Впереди загудел паровоз.
Взгляд Зои ясно ответил: опять вы за свое! Ведь я просила вас — оставьте, не касайтесь этого, пожалуйста.
Один уже, он понуро стоял возле самого поезда.
Зоя свесилась с вагонной подножки и поцеловала его в лоб.
А вагон вместе с ней уже тронулся с места — скрипя, поворачиваются под ним стальные колеса. Быстрее, еще быстрее. Перед Зберовским прошел ее вагон, прошел другой вагон…
И тут он ринулся за поездом вдогонку. Надо крикнуть ей, как ему одиноко без нее, до чего холодно на сердце и что он понять не может, какая страшная ошибка мешает ей увидеть всю глубину его любви.
Но поезд обогнал его.
Промелькнула и последняя площадка с традиционным красным огоньком.
Огонек уплыл куда-то вдаль и уже растворился в сизом тумане.
5
Инспектор поднялся из-за стола. Заговорил, раздражаясь все сильнее:
— За сим вашим сумбурнейшим уроком проглядывает не только сумбур в голове. Здесь больше того! Вы толкуете о собственных идейках преднамеренно и вызывающе. Посмотрите теперь на такую подробность: я приглашаю вас к себе. Уж не говорю, что вы не подумали явиться к назначенному времени. Вы гоните служителя, посланного мной, едва ли не площадной бранью! Стыдно, молодой человек!..
Зберовский как пришел к инспектору в угнетенном состоянии, так и слушал — совершенно безучастный.
— Вы должны служить примером юношеству! А какой вы воспитатель? К религии вы неприлежны. К старшим непочтительны.
Поглядев на Зберовского, инспектор окончательно вышел из себя:
— Смотрите, в случае чего на себя пеняйте! В дальнейшем спросится с вас беспощадно! — Не подав руки, он кивнул на дверь: — Можете идти.
Зберовский продолжал сидеть. Немного погодя как бы с удивлением поднял глаза:
— Простите, вы сказали, на уроках опыты делать не надо?
Инспектор заломил перед собой костлявые пальцы. Негодующе крикнул:
— Дан вам учебник, вот и потрудитесь придерживаться!..
Когда Зберовский брел потом по коридору, он мысленно все еще был на перроне, и последняя вагонная площадка еще будто маячила перед ним, уходя в непроницаемый туман.
За душным, темным коридором — рекреационный зал.
Тут в углу, от потолка до пола, позолоченный киот с иконами. Напротив, на стене, — портрет царя.
Откуда-то взялся Вахрамеич. Идет своей обычной крадущейся походкой. Держит наготове колокольчик с деревянной ручкой. Издалека наблюдая за Зберовским, подобострастно кланяется.
Спустя секунду он задребезжал колокольчиком, и почти сразу из классов в коридор и зал хлынула толпа гимназистов. Гам и крик заполнили все здание. Мелькают серые костюмы. Одни бегут, толкаясь, другие жмутся к стенам, третьи чехарду затеяли, там — драку.
Зберовский пробирался сквозь этот мальчишеский водоворот. Дорогу ему загородили двое:
— Григорий Иванович, вас можно спросить?
— Что, Васильев, тебе?
У Васильева на куртке знакомое чернильное пятно. Он угловатый, но шустрый подросток. Фантазер и выдумщик. Способностями же не отличается.
Сейчас он начал говорить, точно посыпал горохом, быстро и невнятно. Из-за шума в коридоре Зберовский расслышал лишь одно: «Не сахар никакой, а черные стали, как уголь».
— Повтори: кто — черные стали?
— Да опилки, которые в стакане. С кислотой стакан, Григорий Иванович…
Оказалось так: у него дома готовятся к зиме, вставляют в окна вторые рамы. На подоконниках опилки, прикрытые ватой, и понемногу серной кислоты в стаканах, чтобы не запотевали стекла. На вчерашнем уроке Васильев узнал, будто опилки, если их бросить в кислоту, могут превратиться в сахар. Он захотел проверить это. Насыпал опилок в стакан, а сахар у него не получился.
— Мать увидела, что он в окне устроил, — подзатыльника ему дала, — с серьезным видом добавил другой гимназист, до сих пор молчавший.