Судьба открытия
Шрифт:
— Козырь!.. Газета «Южный край» тогда писала…
Лисицын понял, что говорят про Терентьева, с которым он учился. Незаметно для себя придвинулся к открытой двери.
Неожиданная новость. Оказывается, и Терентьев сиживал в тюрьме!
А главный смысл разговора был такой: после многих катастроф на рудниках, стоивших жизни тысячам рабочих, промышленники вынуждены были принять кое-какие меры. Под напором общественного мнения — как местами за границей уже сделано давно — и в Донецком бассейне наконец открыли несколько горноспасательных станций. Терентьев, отсидев в тюрьме, сам захотел
Лисицын с одобрением подумал о Терентьеве. Услышанное его приятно удивило. Терентьев ему помнился легкомысленным студентом, не то по беспринципности, не то по бедности обычно состоявшим возле какого-нибудь богатого сокурсника.
Он снова вышел на палубу. Ветер уже нес густые хлопья снега. Пароход вздрагивал, плицы били по воде частыми ударами, из трубы валил дым.
— Полна-ай! Самый полна-ай!.. — покрикивал капитан на мостике. И говорил кому-то: — Ты, чертяка, кожи грузил, копался до утра. Как зазимуем посеред реки, так я тебя с твоими кожами…
2
Вместе с Мариной Петровной жила старшая ее дочь Надежда Прохоровна, солдатка, жена фельдфебеля сверхсрочной службы; у нее был сын, десятилетний Сашка, — единственный и любимый внук Марины Петровны.
Сашка пристально следил за квартирантом. Да как же ему было не следить! Во-первых, он увидел, что квартирант привез четыре ящика совершенно изумительных вещей: стеклянных шаров с трубками, краников стеклянных, разных бутылок — не перечесть. Во-вторых, произошла история с цветами.
Лисицын начал покупать у соседей много комнатных растений. Вносил их к себе через кухню. Сашке все было известно: вот этот куст раньше у тети Лены стоял, это деревце — у Ознобихиных.
Если квартирант расставил бы цветы на подоконниках, здесь не было бы ничего особенного. Но на следующий день цветочные горшки с землей, с голыми, без листьев, стеблями оказались выброшенными во двор.
Сашка побежал рассказать о происшествии своему приятелю Степке.
Они вдвоем осмотрели горшки, уже запорошенные снегом. Степка пнул один из них ногой. Потом они пошли на кухню, где в стене за печкой есть удобная для подглядывания щелка.
В щелку увидели: квартирант сидит на табуретке, держит на коленях фарфоровую чашку, вроде — ступку, трет в ней что-то белым пестиком. Затем перекладывает темный комочек из ступки в маленький стакан на столе. Вода в стакане становится зеленая. Добавляет из пузатой, как графин, бутылки чуть-чуть, несколько капель, воды голубого цвета. И та, зеленая, что была в стакане, краснеет, становится бурой, коричневой. А на столе огонь горит синий, не светит. Над огнем в стеклянной трубочке какой-то желтый порошок — пар над ним поднимается.
— Краски делает, — прошептал Сашка. — Гляди, краски…
Зима у Лисицына шла в радостной ему работе. Он вчитывался в новые труды по химии: еще из Казани и Нижнего Новгорода привез десятки книг. Сопоставлял все близкое, что появилось в
Конечно, обстановка для работы была на редкость неудобной. Но это пока не раздражало его. Поселяясь здесь, он знал, на что идет.
Однажды зимней ночью ему в голову пришла очень взволновавшая его идея. До сих пор вода и углекислый газ в его приборах превращались в сахар и крахмал лишь с помощью активных зерен, пусть в малой части, но все же содержащих взятый из растений хлорофилл. Теперь Лисицыну подумалось: он уже сумеет обойтись без хлорофилла, он сможет сделать те же зерна только из одних неорганических веществ. А это означало бы — получать крахмал и сахар не завися от живой природы, выйти полностью из-под ее власти. И тут откроется простор большим масштабам!
Ощущая, будто он взлетает на никому не доступные раньше высоты, Лисицын ночью же вскочил с постели, зажег обе бывшие у него керосиновые лампы и начал то быстро работать с пробирками, вглядываться в ход важных для него теперь реакций, то стремительно записывать свои новые мысли.
После этой ночи его работа стала двигаться одновременно в нескольких направлениях. Сейчас ее задерживала скудость лабораторных средств. Не хватало многого, и прежде всего — света: чтобы действовал большой фильтр, керосиновых ламп оказалось недостаточно.
Надо было ждать солнечной погоды. Однако кончился март, а на дворе не прекращалась метель. Дни стояли мутные, небо в облаках, снег — без передышки.
Опасаясь довериться собственной памяти, Лисицын с особенной тщательностью записывал все, что ему удалось восстановить из прежних опытов, и тем более — результаты своих нынешних исканий. Его обстоятельные заметки уже заполнили около четырех тетрадей. В одной из них, самой толстой, по-книжному переплетенной в картон и коленкор, содержался общий расчет всего процесса получения крахмала и сахара — уже в виде примерной промышленной схемы. Расчет был построен на использовании солнечной энергии рядом с электричеством. По расчету, продукты должны получиться почти в десять раз дешевле, чем они стоят теперь.
Еще немного поисков, и это может стать реальностью!
За окнами — слякоть и морось со снегом.
А на душе иногда поднимается какое-то щемящее, грустное чувство. Оно накатывается приступом, внезапно. Лисицыну оно кажется кощунственным, потому что в такие минуты даже работа перестает его радовать — вдруг он начинает думать о самом себе с ненужной жалостью.
Уж слишком он все же одинок. Ему неоткуда ждать ласкового слова. И опять его обуревают воспоминания о давнем, без следа минувшем, которое сейчас раскрашивается в преувеличенно яркие цвета. На ум приходят то две-три его мимолетные встречи с девушками, бывшие когда-то в ранние студенческие годы, то снова — Катенька в концертном зале, то другая Катенька, не похожая на Лунную сонату — земная, простенькая, с подчеркнутым значением угощавшая его пирожными. А Катенька могла бы стать его женой. Любила бы его по-своему. И дети были бы у них. Наверно, хорошо, когда есть дети…