Судьба открытия
Шрифт:
Тогда он издали заметил: по перрону не спеша прогуливаются двое, штатский и жандарм. И жандарм был похож на того самого вахмистра, который некогда, при аресте, отнял у него револьвер, а штатский показался переряженным Микульским.
Не сомневаясь в том, что на вокзалах Петербурга именно его подкарауливают специальные заставы, он тогда бросился назад, потом вскочил в вагон какого-то стоящего поезда, выпрыгнул на рельсы — на другую сторону, побежал, прячась за вагонами, влез на параллельную платформу…
Сейчас он тоскливо смотрит с берега на волжскую ширь. Все теснее сжимается пространство, отведенное
А на следующий день опять пришел околоточный надзиратель. Принес обвязанный шпагатом сверток.
— Поярков твой дома? — спросил он Марину Петровну.
— Садись, серебряный, чай пить. Да нету его! — ответила она. — Уехал ночью пароходом, видать, в Казань. Да много товару-то наработал: цельных три ящика увез, да таких ящика! — Она жестом показала, какие ящики. — И человек-то работящий, и товар у него, знаешь, ходкий… — И зашептала: — Я вдове Хрюкиной его сватала. Так, милый, брезгает она: говорит, мастеровой. Невесть какого подай ей королевича…
— Вот что, Марина Петровна, — строго сказал околоточный. — Когда вернется твой Поярков, вели — пусть краску подберет: платок зеленый у жены слинял. Покрасить надо. А как понесет ко мне, то непременно пусть захватит паспорт. Ты поняла? — Он показал на сверток: — Я это здесь оставлю. И за платочком сама присмотри.
3
Платок продолжал лежать у Марины Петровны, а Лисицын спустя неделю пришел на горноспасательную станцию к инженеру Терентьеву. С собой у него был только небольшой чемодан, там — пара белья да тетради. Остальной же свой багаж он сдал на хранение в Харькове, где пересаживался с поезда на поезд.
…Облокотясь о стол, Терентьев говорил ему:
— Помню вас, батенька, в этаком сюртуке. Цилиндр на вас чопорный был… Знаете, я побаивался вас иногда. С третьего курса побаиваться начал, еще задолго до того, как вы цилиндр себе купили. У-у, да кто теперь узнал бы в вас прежнего Лисицына!
— Прошу — Поярков я, — вполголоса бросил Лисицын и оглянулся: дверь, кажется, закрыта, и в комнате они вдвоем.
— Да-да-да, простите… Ай, батенька, что делается! Ну, перебил вас, виноват, рассказывайте дальше.
Терентьев подпер ладонью щеку. Смотрел с выражением сочувствия. А Лисицын с подчеркнутой резкостью спросил:
— Мне, беглому каторжнику, можете содействовать? Прямой вопрос, и отвечайте прямо. Нет так нет. Не обижусь.
Терентьев молчал. Еле заметным движением выпрямился.
«Эх ты, человек!» — мелькнуло в мыслях у Лисицына.
Он встал со стула, подошел к открытому окну. Небо, затянутое знойной мглой, казалось закопченным стеклом, сквозь которое едва просвечивает солнце. Перед окном за крышами домов чуть дымился большой терриконик — высокая, как египетская пирамида, куча вынутой из-под земли породы. Рядом с террикоником виден копер. На копре крутятся шкивы.
В какой-то миг, отвернувшись от Терентьева, Лисицын всматривался в копер профессиональным взглядом. Стальная конструкция. Система Кеппе. И он подумал, что изменился Донецкий бассейн за эти… сколько их прошло? — уже полтора десятка лет. Когда он ездил по рудникам, будучи студентом, деревянные копры встречались чаще, чем
— Какой хотите помощи? — спросил наконец Терентьев.
Лисицын вернулся на прежнее место. Сел и, взвешивая каждое слово, начал:
— Я о моих исследованиях вам упоминал. Не прогневайтесь — не объясняю пока, в чем они состоят. Для этого и время нужно, и не так это существенно сейчас. Дело, поверьте мне, честное и многим людям полезное. Так вот, чтобы закончить опыты, я нуждаюсь в двух вещах. Во-первых, хочу быть на службе, получать деньги. Я понимаю, у меня нет такой практики, как, скажем, у вас, но все-таки я горный инженер. А во-вторых, мне нужен совершенно тихий угол… ну, комната, небольшой закрытый двор, немного электрического тока. И чтобы, конечно, никто не вмешивался в мои опыты. Я буду благодарен вам, если вы незаметным образом устроите меня куда-нибудь на рудник.
Терентьев покачал головой:
— Ах ты, задача-то какая! — и опять задумался.
У дальнего окна жужжала муха.
— Если не можете, то так и говорите сразу, — сказал Лисицын, сдерживая раздражение. — Вам незачем искать приличный повод, чтобы оправдаться в этом.
— Да никаких я оправданий не ищу, — спокойно произнес Терентьев. Достал из кармана платок, стал вытирать себе шею — жарко было в комнате. — А вот, батенька, на такой трудный вопрос ответьте: диплом у вас имеется? Да на какую фамилию? Документ, что вы горный инженер?
Внезапно под окном ударил колокол и продолжал звонить громко и часто. В здании станции захлопали двери, послышался топот бегущих. Терентьев тотчас поднялся и, извинившись на ходу, быстрым шагом вышел в коридор. Оттуда донеслось, как кто-то ему говорит: пожар на руднике «Святой Андрей», верховой прискакал с запиской.
— А люди? — спросил Терентьев.
— В западном штреке, в дыму, осталась половина артели…
Лисицын тоже вышел. Заметил в конце коридора спешащего Терентьева, пошел следом за ним.
Он был взволнован. Где-то близко, под землей, люди борются со смертью. И то, что все вокруг него бегом кинулись, чтобы помочь им в беде, и этот набатный звон колокола — все усиливало в нем чувство тревожной приподнятости. Его личные заботы сейчас словно отступили на второй план.
Во дворе уже стояли два громоздких крытых фургона с оконцами по бокам, выкрашенные в серый цвет. В каждый было запряжено по паре крупных лошадей. Кучера на козлах держали вожжи наготове. Человек восемь или девять из спасательной команды торопливо всовывали в дверцы фургонов разные ящики, свертки брезента, носилки.
Не прошло минуты, как все спасатели сами вскочили за дверцы, и оба фургона покатились к воротам. В окошечко переднего из них, уже в момент отправления, выглянул Терентьев. Улыбнувшись издали Лисицыну, он крикнул:
— Ко мне заходите! — и протянул руку в сторону от спасательной станции. — Прошу меня там подождать! Сюда, налево…
Дальше был слышен только грохот колес. Фургоны скрылись за воротами.
А колокол, висевший на кронштейне у крыльца, давно затих. От него по ступенькам спускался чернобородый, небольшого роста мужичок. Хромая, он пошел через пустынный теперь двор по направлению к конюшне. Дошел было туда, но вдруг вернулся — заковылял к Лисицыну. Снял перед ним картуз: