Судьба разведчика: Книга воспоминаний
Шрифт:
В течение пяти месяцев эти двое, за исключением следователей и адвокатов, остаются моими компаньонами. Во время прогулок во дворике тюрьмы не позволено общаться ни с кем.
Следственный изолятор, естественно, не предполагает комфорта. О постоянном освещении я уже говорил. Стены — рифленые, чтобы на них нельзя было писать. «Удобства» — в самой камере. Уборка — своими силами. Душ раз в неделю — событие. Подъем и спуск с шестого этажа без лифта — большая нагрузка для страдающих сердечными и иными заболеваниями, вроде меня. Питание тоже составляет большую проблему и для здоровых, и особенно для больных. Картошка, макароны, время от времени кусочки рыбы. Чувствую,
Однако месяца через полтора положение несколько улучшается. Врачи, видимо из чувства профессиональной этики и нежелания политического скандала, настаивают на улучшении питания. Нам дают рацион охранников тюрьмы. Семья также получает разрешение на передачи — до 10 килограммов продуктов в месяц. Спасибо Валентине, которая не дала мне погибнуть. А как перебивалась в это время она, оставшаяся без кормильца, каких-либо накоплений и пенсии, известно лишь ей самой и нашим детям. Семь тысяч рублей, откладывавшихся на старость в сберкассе, были в один момент поглощены галлопирующей инфляцией и известной реформой цен, происшедшей 1 января 1992 г. Существование продолжалось лишь за счет комиссионной продажи нажитого.
Но вернемся к первым дням заключения. 28 августа 1991 г., через четыре дня после моего задержания, по радио было передано сообщение о том, что Президент СССР отстранил меня от должности первого заместителя председателя КГБ СССР. Начались допросы. Следователь прокуратуры задает второстепенные, малозначащие вопросы. Через несколько дней мне предъявляется документ прокуратуры о том, что я подозреваюсь в участии в заговоре с целью захвата власти в стране. Я подписываюсь в том, что ознакомился с бумагой.
Тем временем Валентина пытается подобрать адвоката. Раньше у меня таких знакомых не было. Не было нужды. Жена знакомится с Александром Викторовичем Клигманом. Он приезжает ко мне, и мы проводим первые беседы. Он становится моим другом. И сегодня, спустя несколько лет после моего освобождения, Клигман остается моим адвокатом и товарищем. По иронии судьбы позже этот профессионал высокого уровня, никогда не состоявший в КПСС и возглавляющий сегодня ассоциацию адвокатов России, насчитывающую 17 тысяч человек, защищал вместе с другими беспартийными юристами запрещенную Коммунистическую партию на известном процессе в Конституционном Суде. На стороне обвинения выступали бывшие члены партии с многолетним стажем.
Клигман быстро вникает в суть дела и понимает, что мною не совершено никакого преступления. Следовательно, мое задержание и пребывание в тюрьме незаконно. Он пишет в прокуратуру письмо за письмом с требованиями моего немедленного освобождения.
Российская прокуратура тем временем назначает нового следователя по моему «делу». Это совсем еще молодой человек, работавший ранее в военной прокуратуре Курской области. Фамилия — Гагров. На первом своем допросе в присутствии адвоката он выдвигает мне прежнее обвинение в участии в некоем заговоре вместе с Янаевым, Язовым, Пуго, Крючковым и другими членами Госкомитета по чрезвычайному положению.
Отвечаю, что мне ничего не известно ни о каком «заговоре».
После этого следуют, мягко говоря, неумные вопросы. Разговаривал ли я когда-либо с заместителем министра обороны Ачаловым? (Ачалова не арестовали, поскольку в качестве депутата Верховного Совета России он пользовался иммунитетом. Два года спустя, после событий октября 1993 года, когда Ачалов занял сторону парламентариев, он был лишен свободы.) Звонил ли я ему по телефону? «Конечно, — отвечаю я. — А в чем дело?»
Следователь делает очень строгое лицо и
«Товарищ следователь, — говорю я, — вы были когда-нибудь в центральном аппарате КГБ?» Он отрицательно качает головой. «В этом случае дам вам хороший совет. Поезжайте туда и зайдите в мой бывший кабинет. Посмотрите на телефонный пульт. Вы увидите прямые линии, которые управляются одной кнопкой, и ряд защищенных линий специальной связи, по которым в любое время можно связаться и поговорить с кем угодно. Если хотите, попросите связистов соединить вас с Вашингтоном или Токио. Вместо того чтобы задавать мне подобные вопросы, лучше опросили бы начальников подразделений КГБ, которые я курировал, отдавал ли я им какие-либо незаконные распоряжения. Можете попросить также встречу со Скоковым, чтобы выяснить характер моих отношений с российским правительством».
«А кто такой Скоков?» — вопрошает восходящая звезда сыска. «Скоков, сугубо для вашего сведения, — первый заместитель Председателя Правительства Российской Федерации». «Как мне его найти?» — настаивает Гагров. «В Белом доме», — ввиду обстоятельств не могу дать более конкретного ответа.
После этого следователь не вызывает на допросы две-три недели. Надеюсь, занялся поисковой работой. Но нет! На новом допросе он лишь повторяет обвинение и продолжает спрашивать, знаю ли я такого-то и такого-то, не задавая вопросов по существу. Смешно, если бы это не было так грустно. Но я не виню Гагрова. Он, бедняга, получил в производство безнадежное дело и пытается делать вид, что предпринимает какие-то шаги. Подчас у меня складывается впечатление, что ему самому в душе стыдно за ту роль, которую он вынужден разыгрывать передо мной.
Ответственность за этот фарс лежит совсем на других людях, но Гагрову я тоже говорю, что отказываюсь отвечать на вопросы до предъявления мне конкретного обвинения в нарушении законов страны. Требую свидания с женой и детьми. Где-то через месяц после ареста мне разрешают свидание с Валентиной и старшим сыном Александром.
Эта первая встреча в неволе тяжела для всех нас. Впервые они видят мужа и отца, которого всегда любили и уважали, в таких обстоятельствах.
Тем временем адвокат А.В. Клигман продолжает бороться за мою свободу, честь и достоинство. Он отвергает попытки обвинения по статье 64 Уголовного кодекса РСФСР, предусматривающей наказание за нанесение ущерба обороноспособности, безопасности и территориальной целостности страны.
Одновременно адвокат обращает внимание следствия на ухудшающееся состояние моего здоровья.
Осенью 1991 года Верховный Совет России принимает Декларацию о защите прав человека, в которой, в частности, содержится положение о том, что любой подследственный может в судебном порядке требовать подтверждения обоснованности решения прокуратуры о лишении его свободы в качестве меры пресечения. Действие Декларации — с момента принятия.
Клигман незамедлительно пишет в Верховный Суд России требование передать вопрос о правомерности моего заключения в судебные органы. Председатель российского Верховного Суда Лебедев дает поручение рассмотреть этот вопрос в моем присутствии с участием адвоката и представителя обвинения. Клигман прибывает на место в назначенное время, но ждет напрасно: меня держат в камере и в суд не ведут, а работники прокуратуры вызов попросту игнорируют.