Судьба — солдатская
Шрифт:
Все взяли стаканы и, повторив тост, произнесенный обер-штурмфюрером, выпили.
И началось…
Зоммер вдруг понял, что к нему вернулась сила власти над собой. Пропала скованность. Он брал со стола еду. Откусывал, бросал, как они. Не дожевав ломоть копченой колбасы, снова схватил гитару и сел на стул у окна. Пальцы пробежали по струнам. Зоммер вскинул голову. Начал с припева:
Что нам горе! Жизни море Можно вычерпать до дна… Сердце, тише. Выше, выше КубкиУнтер-толстяк, прислушиваясь, старался тянуть мотив за Зоммером, но только мешал. Фасбиндер погрозил ему маленьким кулаком. Изучающе уставился на Зоммера. Когда же Зоммер пропел первый куплет романса:
Ну и что ж, буду вечно послушен я. От судьбы никуда не уйдешь. Ведь к ударам судьбы равнодушен я. Нет любви, ну и так проживешь, —по лицу Фасбиндера расплылась улыбка, и он, подтянув припев, закатил к потолку глаза и был немного смешон в этой позе. Унтер-толстяк выводил мелодию на губной гармошке. Получалось у него неплохо. Долговязый унтерштурмфюрер — самый старший из них по возрасту — басил, но слуха у него не было. Эта разноголосица раздражала Зоммера, и он, начиная петь последний куплет, попросил всех замолчать. И все замолчали, только толстяк тянул мотив на гармошке, оттеняя хроматическими звуками слова:
Уж не слышится пенье цыганское — Все цыгане уснули давно. Ничего нет в бокалах шампанского. Жизнь или смерть — для меня все равно.Все слушали. Пили. Пьянели… Зоммер пел «Сударушку», «Две гитары», «Если грустно будет, к яру…», «Бублички»… В промежутках пел и унтер-толстяк. Пел и пошленькие немецкие песенки, и чувствительные, которые немцы поют обычно на рождество. Когда часа через два хозяйка принесла жаркое, никому уж не хотелось есть.
Унтер-толстяк потребовал от хозяйки снять с жаркого пробу. Долговязый унтерштурмфюрер обвел всех мрачным пьяным взглядом и, не надевая плаща, вышел из избы. Когда Карл повел хозяйку на площадь, он вернулся. С ним были три девушки в мокрых от дождя платьях. Втолкнув их в комнату, он подошел к столу и наполнил коньяком четыре стакана. Тыча рукой, приказал девушкам выпить. Те не двигались с места, пугливо жались друг к другу. Тогда эсэсовец взял стакан и, подойдя к девушке с льняными волосами, ткнул стаканом ей в губы. Та отбросила голову: Унтер, схватив ее за волосы, совал стакан к губам. Коньяк плескался на грудь девушки, стекал с его узловатой мужицкой руки. Обессилев, девушка раскрыла разбитые стаканом губы… Проглотив вылитый в рот коньяк, схватилась за грудь. Старалась продохнуть и не могла.
Точно так же эсэсовец заставил выпить и других девушек.
Фасбиндер наблюдал. Зоммер беспорядочно дергал пальцами струны и думал, что является пока не борцом с гитлеровцами, а соучастником их зверств. Искал способ отвести от девчат нависшую над ними беду… Барон, дернув его за рукав, сказал по-русски:
— Все-таки лучше этой большевички Морозовой девок здесь я не встречал. Морозова — красавица.
Зоммер смолчал.
Девушек
Долговязый унтерштурмфюрер, не дотанцевав танго, рванул рукой свою партнершу и поволок из комнаты. Та упиралась. Из серых глаз ее бежали слезы. Зоммер играл и слушал, как в сенях девушка начала кричать истошным голосом. У Зоммера что-то сдало. Схватив гитару за гриф, он с ней, как с палкой, подскочил к двери, распахнул ее и грозно проговорил эсэсовцу по-немецки:
— Вы что?!
В комнате возникло замешательство. Девушки стояли как вкопанные. Унтер-толстяк ждал, как поступит Фасбиндер, а тот, на минуту протрезвев, чесал подбородок и, подозрительно уставившись в спину Зоммера, думал; а когда перед Зоммером вырос из глубины сеней долговязый унтерштурмфюрер с парабеллумом в руке, барон вдруг властно крикнул по-немецки:
— Не сметь!
Он поднялся. Покачиваясь, подошел к Зоммеру. Повернув его за плечо лицом к себе, посмотрел ему в протрезвевшие, приготовившиеся ко всему бесстрашные глаза и проговорил, обращаясь к долговязому унтерштурмфюреру:
— Он прав. В любви я тоже ценю добровольность. — И с иронией к Зоммеру: — Кто вас научил такому рыцарству? — А по-русски добавил, смягчаясь: — Если бы я не понимал вас, вы бы уже не жили, потому что поступили вы с этой девкой опрометчиво. Но я понимаю: в этой стране вас приучили на все смотреть с телячьей нежностью. Это надо изживать вам.
Ссора все же неизвестно чем бы кончилась. Но в это время в двери показался солдат.
Солдат привел мужчину средних лет или чуть постарше. На нем был пиджак с галстуком и брюки, заправленные в сапоги.
Эсэсовцы, выслушав солдата, уставились на мужчину, который, заискивающе посматривая на всех, определял старшего, промямлил:
— Добрый день!
Фасбиндер, не ответив на приветствие, проговорил заплетающимся языком:
— У русских не принято здороваться через порог. Кто вы есть?
Пришелец, воровато поглядывая на обер-штурмфюрера, объяснил, что он учетчик.
— Здеся, на делянках… — стал рассказывать он, запинаясь на словах и все не переступая порога, — тут, от леспромхоза… А я, значитса, учет вемши… при Советах-то окаянных… А пришел, значитса, контакт как бы установить с господами, это, значит… с немцами. — Он снова воровато оглядел комнату и, будто убедившись, что его никто лишний не подслушивает, закончил: — Упредить бы хотелось. Тута у меня в избенке… конторой была при делянке-то… и жил, в ней, значитса… Так пришли… как это можно выразить-то их… ну, красноармейца два, значится… Спят сичас в сараюшке.
Фасбиндер, услышав о красноармейцах, сразу ожил. Приказав учетчику войти в комнату, стал расспрашивать. Выяснилось, что пришли двое с пулеметом и винтовкой. Оба промокшие, уставшие и голодные. Сейчас, раздевшись и повесив все сушиться, спят в сарае.
— Я бы сам… эт… — оправдывался пришелец, расхрабрившись вдруг, — да… закрылися они. Да и оружие у них… А так я бы сам. Да никак невозможно… самому.
Зоммер слушал сидя. «Подлец! Предатель! Жалкий человечишка!» — мысленно бросал он учетчику гневные слова.