Судьба — солдатская
Шрифт:
В лице, во всем виде мужика, почудилось Морозову, проявляют себя дремучие, расшевеленные вражеским нашествием силы народного гнева.
Мужик с гордостью ворочал головой на красной толстой шее, старался всем улыбаться, потому что поглядывала на него добрая половина отряда с усмешкой.
— Рассказывай, кто такой и что тебе нужно в лесу? — сказал ему наконец Морозов.
— А я смотрю, кто туто за главного, и не пойму сперва, — повернув лицо к Морозову, льстиво заокал он.
— Я спрашиваю, кто ты и зачем оказался здесь? — насупился не на шутку рассердившийся Морозов.
— Ты
Спиридон Ильич все понял: Анохин шел в партизаны.
Рассудив, что сейчас от него ничего толком не добьешься, Морозов поставил его в строй за Фортэ и приказал отряду идти дальше.
Место, где дозорные встретились с мужиком, обошли за километр. Продирались через подлесок, росший здесь на подсохшем за лето болоте. Пружинил под ногами мох. Мужик молодцевато поспешал за Фортэ.
К сторожке пришли часа через два. Это был мысок сухой земли, вдавшейся в заросшее черничником и кустами болото, с озерком поблизости. На мыске, окруженная зарослями орешника и ольхи да разбросанными кое-где елями, стояла ветхая рубленая охотничья избушка. Кругом было тихо. Оглядевшись, Анохин сказал Печатнику:
— Во где вы прячетесь! Найди попробуй, аль не так? — и обвел всех глазами, ища подтверждения.
Печатник, парень лет двадцати, веселый и острый на язык, ответил хитрым взглядом и засмеялся, может быть впервые в жизни отказавшись от случая выкинуть шутку. Но уже к вечеру он упорно стал звать Анохина Мужиком. Эта кличка к Анохину пристала; на следующий день и у Спиридона Ильича срывалось — Мужик.
Оборудовали лагерь.
Спиридон Ильич ушел расставлять для охраны посты. Попутно хотел получше изучить округу.
Место Морозову понравилось. Он решил утром идти на «промысел» — так на его языке назывались операции, которые отряд проводил против немцев.
Вернувшись в стан, Спиридон Ильич с Вылегжаниным начали изучать карту. Просматривали дороги, останавливали внимание на деревушках, расположенных поблизости, в истоках Псковы. Согласились на том, что оседлают дорогу; Морозов, ткнув в карту, показал где. Заговорили об Анохине. Комиссар предложил принять сейчас же от него присягу. Морозов возражать не стал, но подумал: «Присяга — не все. На деле проверять надо».
В стороне от них на тлеющих углях прела пшенная каша. Вокруг ведра, не переставая, ходил Фортэ с ложкой и то и дело помешивал в нем, чтобы не пригорело. Спиридон Ильич, посмотрев на Фортэ, подошел к Анохину и долго его расспрашивал. Комиссару он предложил принять от Мужика присягу до ужина.
— На голодный желудок оно плотнее ляжет. Да и каша лучше пропреет, — улыбнулся Морозов комиссару.
Посмотрев на него холодно, комиссар поднялся. «Сухарь», — подумал о нем Морозов. И действительно, ни
Отряд построился. Комиссар, вынув из кармана пиджака блокнотик в клеенчатых корочках, открыл текст им же составленной присяги — ее принимал каждый в отряде, когда ушли из Вешкина, — и сказал:
— Рассудив с командиром, мы решили принять от товарища Анохина присягу. — Он попросил Мужика выйти из строя и стать лицом ко всем. — Это, как известно, у нас порядок. Самому себе только поклясться бить вероломных захватчиков — это одно, а перед лицом товарищей по борьбе — совсем другое. — И стал объяснять Анохину: — Вот текст. Возьмите и вслух прочитайте, а потом ниже распишитесь.
Комиссар вынул из кармана огрызок химического карандаша.
Мужик взял блокнот в ладонь — широкую, с окостеневшей коркой бугристых мозолей и, шевеля губами, читал про себя. Заулыбался. Поднял на комиссара простодушно светившиеся глаза.
— А-а-а… Так, — проговорил он и почесал шею. — Они, слова эти, хороши, оно так. Я их проговорю вам, товарищ комиссар. — И повернул лицо к строю: — И вам, товарищи дорогие. Только я оговорюсь: туто не все сказано. Я уж, покорнейше извиняюсь, от себя добавленьице внесу. — И снова к комиссару: — Аль нельзя?
— Можно, — ответил комиссар.
Неровно стоявшие бойцы пересмеивались, а когда Мужик начал читать текст, как по команде замерли, а кое-кто даже принял стойку «смирно».
— Присяга партизана, — вел Мужик по страничке блокнота пальцем с черным от ушиба широким ногтем — еле разбирал почерк. — Я, сын первого в мире социалистического государства — государства рабочих и крестьян, — перед лицом своего Отечества и своего народа клянусь… — Он посмотрел на комиссара и добавил: — А еще перед всей своей деревней, перед бабой своей, извиняюсь, и перед детишками своими, а у мене их, посчитай, четверо… — и снова палец его пополз по строчкам: — …Не щадить своей жизни, не выпускать из рук оружия, покуда последний фашистский захватчик не будет уничтожен на моей земле, земле моих отцов и дедов. — Тут Мужик снова оторвался от блокнота и очень серьезно проговорил: — Я, товарищи дорогие, еще и за то, как они обошлись под Псковом со мной и кобылой, а после еще в деревне староста отхлестал на глазах у всего народа… проклятый, но я ему вечерком такую устроил баню… все бока помял… глаз, может, и до сей поры пухлый…
Вставки Анохина в текст все приняли серьезно. Спиридон Ильич, слушая его, думал: «Заварили немцы кашу — не расхлебать им будет, как весь народ поднимется вот так».
Мужик передохнул, обвел бойцов строгим взглядом, и снова палец его заскользил по строчкам:
— Если я в чем-то нарушу эту мою священную клятву, пусть это будет даже простое малодушие, а не трусость, тогда пускай меня покарает возмездие моих боевых товарищей — смерть, пускай я покроюсь ненавистью и презрением как клятвопреступник и пускай узнают об этом мои родные и близкие, и пускай отвернутся они от меня с презрением… Кровь за кровь, смерть за смерть! Вон с русской земли немецких оккупантов!