Судьба Убийцы
Шрифт:
А что будет, если ты останешься здесь и умрешь от голода? Конечно, после того, как остальные сойдут с ума и начнут нападать друг на друга. А теперь пробуй.
Когда я свалилась с Керфа, то оказалась на спине. Теперь я перевернулась на бок, хотя для этого пришлось лечь на больное плечо. Эту же руку я должна была просунуть под совместный вес Керфа и Аларии. Я попыталась медленно протиснуть ладонь под его поясницей, где спина прижималась к камню не так плотно, и тихонько вскрикнула от боли. Сопение Аларии прекратилось.
– Что это?
– выкрикнула
– Она шевелится! Она жива и очнулась.
– А еще я кусаюсь, - напомнила я, и она отдернула руку.
Теперь, когда они знали, что я в сознании, скрываться не было смысла. Я пропихнула руку под Керфа так далеко, как только смогла. Он пошевелился, придавив ее, рыгнул и снова захрапел. Плечо горело от боли, но я продолжала проталкивать руку, обдирая ее о камень. Услышав собственное испуганное дыхание, я закрыла рот, чтобы дышать через нос - стало тише, но я была все также напугана. Что, если я коснусь руны, и меня внезапно затянет внутрь? Может ли меня протащить мимо Керфа? Или они с Аларией упадут вместе со мной, как если бы я открыла под нами дверь? Ужас начал давить на мой мочевой пузырь, но я не обращала внимание. Я не обращала внимание ни на что, кроме руки, которой шарила по камню. На поверхности плиты под моими пальцами внезапно обнаружилась маленькая выемка. Я осторожно изучила ее - это оказалась руна.
Что-нибудь чувствуешь? Можешь заставить ее работать?
Я пыталась. Нехотя я надавила пальцами на руну и погладила ее выгравированную поверхность.
Ничего. Ничего не происходит, Волк-Отец.
Хорошо. Значит нужно придумать что-то еще.
Хотя слова его были спокойными, я почувствовала, что в нем зарождается страх.
Вытащить руку из-под Керфа оказалось больнее, чем протиснуть под него. Когда я, наконец, высвободила ладонь, меня накрыла внезапная волна паники. Все вокруг давило на меня: теплое тело Керфа, жесткий камень подо мной и такой же камень сзади. Я отчаянно хотела встать, потянуться, вдохнуть прохладного воздуха.
Не нужно сопротивляться, – убеждал Волк-Отец.
– Это лишь затягивает силки. Не двигайся и думай. Думай.
Я попыталась, но все давило на меня. Алария снова рыдала. Керф храпел. Я чувствовала движение его ребер при каждом его вдохе. Моя рубашка перекрутилась и пережимала одну руку. Мне было жарко. Хотелось пить. Я всхлипнула помимо воли и почувствовала, что в горле застрял крик, готовый вот-вот вырваться наружу.
Нет. Не делай этого. Закрой глаза, щенок. Будь со мной. Мы в лесу. Вспомни прохладную ночь, пахнущую лесом. Лежи спокойно. Будь со мной.
Волк-Отец втянул меня в свои воспоминания. Я оказалась в лесу. Брезжил рассвет, и мы уютно устроились в логове.
Пора спать, - убеждал он.
– Спи.
Должно быть, я заснула. Придя в себя, я постаралась сохранить спокойствие, которое подарил Волк-Отец - больше мне не за что было цепляться. Во тьме я измеряла течение времени
– Я терпел, сколько мог, - запричитал он, и запах мочи заставил меня вспомнить о собственном мочевом пузыре.
Двалия прошептала ему что-то, голосом мягким и страшным, как змеиное шипение, и он начал всхлипывать. Потом затих, и я решила, что он уснул. Алария молчала, Керф начал петь, уже не колыбельную, а какую-то походную солдатскую песню. Внезапно он остановился на середине куплета.
– Девочка. Пчелка. Ты жива?
– Да, - ответила я, обрадовавшись, что он прекратил петь.
– Я запутался. Когда мы входили в камень, я был уверен, что мы мертвы. Но если мы все же живы, то нехорошо тебе умирать вот так. Я думаю, что смогу дотянуться до твоей шеи. Хочешь, я тебя задушу? Это не быстро, но всяко быстрее, чем голодная смерть.
Как заботливо.
– Нет, спасибо. Пока нет.
– Тебе не стоит тянуть. Я ослабну. И скоро тут станет очень неприятно. Моча. Дерьмо. Сходящие с ума люди.
– Нет, - я что-то услышала.
– Тсс!
– Я знаю, что мои слова тебя расстраивают, но я лишь хотел тебя предупредить. Мне может не хватить сил, чтобы свернуть тебе шею. Так было бы быстрее.
– Нет. Пока нет.
Пока нет? Что же я говорю? Затем, совсем издалека, снова донесся какой-то звук.
– Слушайте. Вы это слышите?
После моих слов Алария зашевелилась:
– Слышим что?
– напряженно спросила она.
– Ты что-то слышишь?
– рявкнула Двалия.
– Замолчите!
– зарычала на них я, подражая сердитому голосу отца, и они подчинились. Мы все прислушивались. Звуки были слабыми: медленное цоканье копыт по брусчатке, женский голос, напевающий монотонную мелодию.
– Это молитва?
– предположила Алария.
– Это уличная торговка. Она поет: хлеб, свежий, сегодня утром испеченный, хлеб еще теплый, прямо из печи, - растроганным голосом сказал Керф.
– Помогите нам!
– отчаянный крик Аларии прозвучал настолько пронзительно, что у меня зазвенело в ушах.
– Помогите! Помогите! Мы в ловушке!
Когда у нее, наконец, сбилось дыхание и она перестала вопить, у меня в ушах все еще продолжало звенеть. Я напряглась в надежде услышать песню женщины, продававшей хлеб, или цокот копыт, но не услышала ничего.
– Она ушла, - грустно сказал Винделиар.
– Мы в городе, - объявил Керф.
– Только в городах лавочники продают хлеб на улице по утрам.
Он прервался на мгновение, а затем сказал:
– Я думал, что мы мертвы. Я думал, что ты хочешь попасть в разрушенный дворец мертвого герцога, чтобы быть погребенной там. Разве продавцы хлеба продолжают петь, когда умирают? Нет, я так не думаю. Какая у мертвых нужда в свежем хлебе?
– его вопрос приветствовала тишина. Я не знала, о чем думали остальные, но я размышляла о его предыдущих словах. Разрушенный дворец. Как же много камня над нашей гробницей?