Судьба засранца

Клизма Апполон

– Ты что мелешь!? – заорала на парня комендантша, – Какого чёрта ты сюда пришел!?

– За магнитолой пришёл, – спокойно ответствовал парень, – гости ваши-то давно уехали, а магнитолу Вы брали до их отъезда…

– Фу ты! – сконфузилась комендантша, – зайди попозже, я, видишь, занята.

– Ну-ну…, – пробурчал неудовлетворённо парень и удалился.

– Свинья мерзопакостная… – прошипела вслед ему комендантша и пошла искать со мной по общаге свободное койко-место.

Общага, казалось, испытала на себе штурм неизвестных интервентов. Масса выбитых стекол, замененных фанерой и картоном. На стенах и потолке куча выбоин и трещин. На дверях – следы их пробивания тупыми,

твёрдыми предметами – то ли ногами, то ли головой. На каждом углу красовались кровоподтёки и соплеподтёки. Довершали картину изречения русского народного творчества («Миха пидорас» и т. п.), но особо живописный вид общаге придавали отпечатки обуви на уровне головы и выше. От поры до времени в недрах здания раздавались истошные вопли и вскрики, заставлявшие меня с непривычки вздрагивать, а комендантшу – высказывать нецензурные обещания кого-то выселить. Правда, как и в УТТ везде красовались стенды социалистического соревнования, судя по которым, в общежитии за что-то соревновались и даже что-то перевыполняли. За что соревновались и что перевыполняли, уж столько лет прошло – всё понять не могу.

Наконец, у одной двери с накаляканной масляной краской надписью «Здесь жевут казлы» мы остановились.

– Ну вот, здесь и жить будешь, – сказала комендантша.

На голой сетке свободной койки лежал не менее голый парень.

– Это ещё что за вид? – вскричала комендантша, – А ну, приведи себя в порядок!

– Что естественно, то не безобразно, – заявил спокойно парень и начал искать исчезнувшую одежду, но найти никак не мог.

Комната была ненамного лучше коридора, по которому словно Хан Мамай прошёл. Правда, русского народного творчества и отпечатков ног на стенах не было. Но, когда я взглянул на потолок, то с изумлением обнаружил на нём следы отпечатков ног размера этак 45-го.

Парень, понявший, что комендантша привела «сокамерника», начал давать пояснения:

– Прописка, земляк, – три пузыря «Русской» или пять бутылок винища…

– Я тебе такую прописку устрою, вмиг выселю! – оборвала его комендантша.

– Да ни фига не выселите, – парировал парень, никак не могущий найти свои брюки и трусы.

Комендантша не нашлась ничего сказать, кроме как заорать:

– Да когда ты трусы свои найдёшь!? Видеть твою задницу спокойно не могу!!!

И, сделав вид оскорблённой видом задницы, ушла. А парень продолжал деловито объяснять, где продаётся «прописка». Я тоже пояснял, что ещё не получал подъёмные и т. д.

– Ничего, – займи и как займёшь, – сразу в «морлавку».

– ?

– «Морлавкой» здесь свинно-водочный отдел называют, – пояснил парень.

Почему морлавку называют «морлавкой» я так и не понял. По одной из версий, – это название свинно-водочного отдела, данное национальными меньшинствами, обитавшими в этих краях. По другой, наверное, более точной версии, – такое название от того, что творилось вокруг спецотделов во время торговли спиртным. Надавившийся в очереди за спиртным народ спешил снять накопившееся в очереди напряжение и распивал бутылёк – другой, не отходя от прилавка, после чего валился отдыхать, в связи с чем территорию вокруг морлавок всегда украшали несколько валявшихся тел, будто мор на них напал. Глянув это зрелище, первое, что приходит в голову: «мор» – лавка. Но в морлавку я сходил уже на следующий день. А в тот день настырный ревнитель порядка прописки нашёл тех, кто в морлавку сходил и, употребив изрядное количество алкоголя, выпал из окна и все оставшееся время пребывал на больничном.

Но на следующий день, когда я получил подъемные, хотя ни с кем ещё не был знаком, ко мне в комнату, ведомые неизвестным инстинктом, заявились

соседи со стаканами в руках, – без слов давая понять, зачем они пришли. Тогда же я с удивлением обнаружил, что в общаге жила не только хулиганствующая молодежь, но и ветераны 40–50 лет с закопчёнными в табачном дыму, сизыми от систематического пьянства физиономиями и отточенными в межкоечных драках кулаками и челюстями.

Пропив все подъемные, я занял у кого-то из гостей червонец на пропитание, но у кого – по причине пьянства вспомнить не мог. Зато потом за червонцем пришли сразу четверо. Видимо, по пьянке тоже не могли вспомнить, кто же из них дал.

Ну а между делами по устройству в общагу и обмытием этого, началась моя трудовая деятельность мастером РММ.

Рабочее утро начиналось с общения начальства с подчинёнными. Нет, начальство очень редко нисходило до того, чтобы выйти и посмотреть, что творится в гараже, ибо хорошо испачкаться можно, да и матюгов в свой адрес наслушаться. Приглашать же работяг и мастеров в контору опасно: грязи воз нанесут на ковровые дорожки, да ещё сравнят апартаменты конторы с мастерскими и гаражом, могут сделать ненужные выводы. Поэтому, для общения с работниками во всех мастерских и на дворе висели репродукторы – колокола, именовавшие официально «громкой связью», а неофициально «матюгальниками». После того как водители взялись за ключи, а балдёжная бригада разбрелась по углам, из матюгальников раздавался бодрый, пропитый голос Негодяя Негодяевича:

– Доброе утро, товарищи!

Первые фразы всегда слышались четко, а вот в дальнейшем речь почему-то прерывалась очень серьёзными помехами, очень напоминавшими хрюканье и гавканье, что делало радиовыступление очень запоминающимся и неординарным:

– Я с сожалением должен сообщить, что ремонт техники хрю-хрю, уже пора гав-гав-гав…

Но, несмотря на «хрю-хрю» и «гав-гав», смысл выступлений, как раз, благодаря этим помехам, передавался очень точно и в переводе не нуждался. Такое селекторное совещание с участием Фильки и Негодяевича слушать было весьма преинтересно.

– Алло, начальник первой колоны, гав-гав, – вызывал на связь Негодяй.

– Начальник первой колонны, гав-гав-гав, – вторил Филька.

– Хрю-хрю, – откликался начальник первой колоны.

– Вы почему вчера хрю-хрю-хрю? – вопрошал Негодяевич.

– Это вы мотористов спросите, это они хрю-хрю, – оправдывался начальник первой колоны.

– Мастер моторного участка, хрю-хрю, почему вы хрю-хрю-хрю? – вопрошал Филька.

– Пускай они сами не хрю-хрю, – откликался мастер, – сколько им не гав-гав, а они хрю-хрю – хрю…

– Мастер участка хрю-хрю-хрю!

А это уже меня. Я поднимал трубку телефона внутренней связи и отвечал:

– Я хрю-хрю…

– Гав-гав-гав, – отвечал матюгальник, а трубка телефона поясняли это закодированное послание голосом Фильки или Негодяевича:

– У тебя как всегда бардак…

После того, как хрюканье и гавканье заканчивались, начинались визиты водителей, копающихся в своих колымагах со своими бедами.

– Пол, сальников нету? Я месяц целый стою!

– Аполло, сколько ждать болтов я буду?

– Эдуардыч, что за хреновина: бумаги даже на прокладки нет!

– Аполлон Эдуардович, как ремонтироваться, ничего нет?!

Я развил идеи Гавриловича о взаимоотношениях с водителями, творчески подойдя к исторической фразе: «Я что, рожу?» Я с пониманием объяснял водителям: ничего в нашей шараге нет, но я не виноват, потому, как ничего не решаю; лучше пойти и скрутить у кого-нибудь (вон – машина стоит бесхозная, а у той – водитель заболел, поэтому, тоже можно скрутить).

И водители потихоньку расходились.