Судьба. Книга 3
Шрифт:
— Где она?
— Ты про Ленина слыхал?
— Слыхал.
— Вот он и есть наша сила.
— Хе! — разочарованно сказал Берды. — Ленин большой человек, однако самый сильный пальван трёх, ну пускай пятерых побороть может, а их — во-он сколько! Сказал тоже! Я тебя серьёзно спрашиваю, а ты смеёшься. Потом смеяться будешь!
— Я не смеюсь, Берды! — строго и торжественно сказал Сергей. — Я тебе правду сказал — Ленин и есть самая большая сила: мудрость его, прозорливость его, авторитет его. Он не один борется. Все рабочие и крестьяне объединились вокруг Ленина, весь парод, понимаешь? Наро-од! А народ, который борется за свою свободу и идёт за таким вождём, как Ленин, Победить нельзя, даже если бы врагов было в десять, в сто раз больше, понял?
— Понял, —
— Пока ещё нельзя, дорогой товарищ, — качнул головой Сергей. — Ты случаем в Мары не заезжал по пути?
— Нет.
— Считай, что повезло тебе. Заехал бы — сразу в лапы белым попал бы. Тут, брат, как лавина на нас обрушилась. И все события — буквально за несколько дней. Меньшевики и эсеры в Ашхабаде мятеж подняли. Англичане, понятно, спровоцировали этот мятеж. Нашим, конечно, помощь послали. Мятежники притихли. Потом в Ашхабад прибыл комиссар Фролов — головастый, говорят, мужик был. Разогнал он к чертям собачьим эсеровские советы, создал советы настоящие, навёл порядок в городе. Дальше ему в Кизыл-Арват ехать пришлось — там порядок наводить. А ашхабадские эсеры, воспользовавшись этим, на Совет напали. Не одни, понятно, эсеры. Там и туркменские националисты были, и армянские дашнаки, и русские белогвардейцы, — сволочи, в общем, с избытком. А Совет охраняли только отряд туркменских бойцов да соцрота — только название рота, а на деле взвод с натяжкой. Однако дрались крепко! Из пулемётов как резанули по гадам, те сразу на карачки, на корточки то есть! За каждую дверь, за каждое окно сражались! Там их, говорят, братишек наших, в каждой комнате что колен навалено было… Но — не устояли, сила солому ломит. Много погибло там. И ваш один герой погиб — командир отряда Овезберды Кулиев. Оттуда-то он, правда, вырвался, но потом белякам попался — прикончили они его. А некоторые сами стрелялись, чтобы мучений в плену избежать — из ашхабадского горисполкома один, Асанов фамилия, застрелился. И до Фролова гады добрались! В Кизыл-Арвате бойцов ого побили, жену, а самого — лопатами, камнями, сапогами… Смертельно раненого топтали, суки!..
Сергей рванул ворот рубашки, рассыпая по кошме отлетевшие пуговицы, и долго смотрел перед собою мутными, невидящими глазами, трудно двигая кадыком, глотал что-то застрявшее- поперёк горла. Берды, бычьи уткнув голову и сжав зубы, гладил подрагивающими пальцами цевьё винтовки, щурился, словно видел в прорези прицела вражескую переносицу. Клычли бесцельно переливал остывший чай из пиалы в пиалу, следя за кружащимися в маленьком водовороте чаинками.
— Вот как! — хрипло, с натугой выговорил Сергей и закашлялся, прикрывая рот ладонью. — Погибли наши товарищи. А которые уцелели, тех поодиночке выловили и расстреляли. Это дело, конечно, до Ташкента дошло — Полторацкий сюда приехал, Павел, нарком труда. Из Ташкента-то, издали, оно не так хреново казалось, как на самом деле, а здесь делегация за голову схватилась, когда обо всём узнала, слёзы на глазах. Ну, посовещались мы, решили бой белогвардейцам давать. Да ведь кума кинет, а кум подымет — подвели железнодорожники, потихоньку беляков на станцию пропустили, без гудков и свистков. Полторацкий на телеграфе в ту пору был, помощи у Ташкента требовал. Там его и взяли, по слухам… Только почему-то, когда мы арестованных освободили, его среди них не оказалось. И Каллениченко — гоже, председателя нашего чека. То ли им удалось скрыться, то ли их где в другом месте держат, под секретом.
— Узнать нельзя разве? — спросил Берды. — Такого человека освобождать надо!
— Попробуем, если получится, — сказал Сергей, пытаясь застегнуть рубашку на несуществующие пуговицы.
Клычли протянул ему их на ладони. Он машинально взял, сунул в карман, продолжай мудровать с рубашкой. Потом, зажав ворот в кулаке, закончил:
— Многих ещё освобождать надо! Давайте, друзья, поживём пока жизнью погонщиков, потому что упущенного времени мы ничем не возместим. Ты, Клычли, прямо с утра отправляйся к ишану Сеидахмеду.
— Понятно, — негромко сказал Клычли, — меня тут агитировать не надо.
— А ты, — обратился Сергей к Берды, — ты, Берды, езжай в пески и разыщи стан чабана Сары — там парии отобранное у купцов оружие хранят. Заберите его и двигайте прямо в Чарджоу, но только белым по дороге не попадитесь. Уразумел?
— Уразумел! — буркнул Берды.
— Вот и хорошо. В Чарджоу сейчас основной оплот закаспийских большевиков, а может даже и всего Туркестана. Сражение там будет нешуточное, постарайтесь пробраться пока ещё тихо. Ну, а я пойду, если не возражаете, в город, понюхаю, слишком ли там пахнет жареным при новой власти. Время, друзья, тревожное, держаться нам друг за друга надо крепче, чем слепому за свой посох. Если и поспорим иной раз, то не будем таить обиду.
Когда Сергей, распрощавшись, ушёл, Клычли принёс пару горячих чайников чая и спросил:
— Ты тоже сейчас тронешься?
Тронусь, — хмуро сказал Берды, — сейчас тронусь..
— Может тебе не хочется ехать, устал?
— Не в том дело!
— В чём же?
— Почему, думаю, род Бекмурад-бая всегда выходит победителем? Неужто они волшебное заклятие знают? У меня, знаешь, появилось большое желание повидаться кое с кем из этого рода, а потом уж махнуть в пески. Как, по-твоему, ладно будет?
— Хуже, чем неладно! — сказал Клычли. — Выпей-ка вот чаю горячего — из тебя дурь потом и выйдет. Чего это ты вдруг взвился, как норовистый жеребец?
— Узук они погубили, — тихо, почти шёпотом сказал Берды.
— Врёшь?!.
— Правду говорю, Клычли…
Лицо Клычли страдальчески перекосилось, он усиленно заморгал.
— Бедная женщина!.. Добились-таки своего, гиены вонючие!.. А ты что об этом знаешь?
— Весть передали.
— Верная весть?
— Говорят, что уже двое суток нет её в доме Бекмурад-бая. А где ей быть? Убили, конечно, и пустили слух, что пропала, мол.
— Да, — сказал Клычли. — Это на них похоже — они всегда, как кошки, таясь человечьих глаз блудят… Жаль Узук!
— Погибла! — с горечью выдавил Берды. — Мечтала о счастье, о жизни хорошей мечтала, надеялась… Эх, и потешусь я! От имени своего отрекусь, если весь их проклятый род не заплачет кровавыми слезами! Запомни мои слова, Клычли!
— Успокойся, Берды, — погладил его по спине Клычли, как гладят маленького обиженного ребёнка. — Даже самому Бекмурад-баю голову отрежь, всё равно твоё горе не станет легче. Вот если бы жива была Узук… Но уж коль приняла её земля, то пусть тебя утешит хоть то, что кончились для бедняжки Узук все её страдания.
— Не кончились! — скрипнул зубами Берды.
— Кончились, Берды, кончились, — сказал Клычли. — Засохшее дерево не зацветёт, мёртвый не воскреснет, — таков закон природы и спорить с ним невозможно. Но ты не вешай голову. Бесследно тонет игла, да и то иногда взблескивает на дне водоёма, а человек без следа пропасть никак не может. Если Узук умерла, мы найдём её могилу. А я в это не верю, я думаю, что жива она, и мы попытаемся разыскать её, живую.
— Утешаешь? — спросил Берды невесело. — Думаешь, от горя голову потеряю?
— Не думаю, — сказал Клычли, — твоя голова на плечах крепко приделана. И утешать не собираюсь, говорю то, что думаю. Утречком Абадангозель сбегает по своим женским тропкам в их ряд и всё разузнает. Уверен, что она с доброй вестью вернётся.
— Пусть так! — Берды поднялся. — Спасибо тебе, Клычли, за всё! Я поехал!
— Погоди, не торопись. Уже рассветает. Покушаешь — и поедешь.
— Ай, нет у меня аппетита! У Сары покушаю. Толь ко ты, Клычли, пока дело не выяснится, матери Узук ничего не говори, а то бедная Оразсолтан-эдже на месте умрёт от такой новости.