Судьба. Книга 3
Шрифт:
— Тебе, ишан-ага, ума не занимать — новый заведёшь.
Черкез-ишан хотел засмеяться, но вспомнил, что у Клычли траур по матери, и сдержался.
Съел волк или не съел, а пасть — в крови
Просидев с гостем без малого до полуночи и переговорив обо всём, что интересовало и его и почтенного Бекмурад-бая, ишан Сеидахмед почувствовал сильную усталость и, извинившись, пошёл укладываться. Он уже приготовился увидеть первый сон, и увидев входящего в комнату сына Черкеза,
— Салам алейкум, отец! — протянул ему руки Черкез-ишан.
Ишан Сеидахмед поморгал, понял, что сын ему не снится, и обрадовался.
— Алейкум салам, сынок! Приехал, наконец? Почаще бы навещал своего старого отца. Отец твой одинок, неизвестно, сколько дней ему осталось жить, — пожаловался он. — Совсем я обессилел. Оставайся здесь, будь после меня хозяином! Не ломай, сынок, этих строений!
От жалости к самому себе ишан Сеидахмед прослезился. Черкез-ишан подсел к отцу, ласково погладил его по плечу.
— Успокоитесь, отец. По предначертанию аллаха, каждый уходит в назначенное ему время, а вы ещё вон каким молодцом выглядите! Совсем здоровяк!
Ишан Сеидахмед доверчиво и расслабленно приткнулся к сыну.
— Какой там здоровяк, сынок, какой молодец! Прошло моё время. Одного хочу: чтобы ты до моей смерти рядом был. Не обижай отца, сынок, брось свой греховный город, возвращайся сюда, живи здесь постоянно!
В сердце Черкез-ишана шевельнулся острый и тёплый комочек жалости к старику.
— Хорошо, отец, я послушаюсь вас, перееду. Жалею, что раньше не сделал этого.
— Ох, сынок, из-за этой проклятой девки ты оставил родной кров! — посетовал ишан Сеидахмед, утирая глаза свисающим концом чалмы. — И откуда только появилась эта тварь! От нас — сбежала, от Бекмурад-бая — сбежала. Ни слуху, ни духу от неё нет. Ты, сынок, образование имеешь, должен всё понимать. Это не человек был, а злой дух, принявший образ человека! Конечно, при её красоте кто бы догадался об этом. Даже я её спервоначалу не разглядел. А уж ты — тем более. У неё же, у дьяволицы, тысячи всяких чар! Вот ты и попал под их влияние, забыл о своём отце, а дьяволице только этого и нужно. Забудь её, возвращайся в аул, сынок. Она сделала своё дело и исчезла, больше уж никогда не появится.
— А может, её Бекмурад-бай убил? — осторожно спросил Черкез-ишан.
Ишан Сеидахмед неожиданно рассердился.
— Каким ты стал, сынок! Ничему не веришь, родному отцу не веришь!.. О господи, почему ты послал мне такого ребёнка? Или — это известие о приближении конца света? Прибери меня, всесильный, раньше, чем я увижу всё это собственными глазами!
— Да верю я вам, отец, верю! — убеждал его Черкез-ишан, которому перед предстоящим разговором было совершенно не с руки ссориться со стариком.
Но ишан Сеидахмед не успокаивался.
— Я называю её злым духом, дьяволицей, а ты спрашиваешь, убил ли её Бекмурад-бай! Если веришь мне, так не задавай больше таких вопросов. Сам же прекрасно знаешь, что духа убить невозможно.
— Не
— Как же не сердиться! При всех уважаемых людях аула я сказал Бекмурад-баю, чтобы девушку не искали, что она — злой дух. И все яшули поверили моим словам, сказали: «Упаси бог!» Один ты сомневаешься.
— Да не сомневаюсь я, отец, не расстраивайтесь!
Чёрт меня дёрнул не вовремя ввязаться в этот разговор, с досадой подумал Черкез-ишан. Теперь успокаивай его, оглаживай, как брыкливого телёнка, а время — идёт.
— Как не расстраиваться? — тянул своё ишан Сеидахмед, хотя уже успокоился, смиренный покорностью сына. — Когда Бекмурад-бай воевал в Каахка, я специально к матери его ездил, Кыныш-бай. Сказал ей: ваша невестка — дьяволица, радуйтесь, что исчезла, не причинив вам зла. А ведь могла ночью всех детей передушить или превратить их в синий камень! Что бы вы тогда детали, упаси бог? Отметьте своё избавление, зарезав в жертву двенадцать баранов. И она зарезала. А ты не веришь, что девушка — дьяволица.
Интересно, думал Черкез-ишан, сам-то он верит тому, что говорит пли просто заговариваться от старости стал? А ведь славится в народе, чуть ли не пророком его считают, любому слову верят, что бы ни сказал! Эх, народ, бродящий в темноте, долго ли бродить ещё будешь?
Заметив, что старик притих и вроде бы смягчился, Черкез-ишан приступил к выполнению своей основной задачи.
— Скажите, отец, здесь находиться Берды?
— Какой Берды? — вяло спросил ишан Сеидахмед, утомлённый недавней вспышкой.
— Которого Бекмурад-бай из Мургаба выловил.
— Здесь. В моей лечебнице сидит.
— Разве он сошёл с ума? — разыграл удивление Черкез-ишан.
— А какой нормальный мусульманин пойдёт в большевики? — вопросом на вопрос ответил ишан Сеидахмед.
— У меня к вам огромная просьба, отец, — помедлив, сказал Черкез-ишан. — Поговорите с Бекмурад-баем, он вас послушает — отдайте мне этого Берды.
— Зачем тебе этот безбожник? — вскинулся ишан Сеидахмед. — Освободить хочешь?
— Да, отец, — признался Черкез-ишан. — Если поможете в его освобождении, хоть завтра перееду сюда из города и потом в город вообще ни шагу не ступлю, из кельи без вашего разрешения не выйду!
Ишан Сеидахмед поджал сухие бескровные губы, пожевал ими.
— Не позорь на старости лет своего отца, Черкез! Не знаю, чем тебе дорог этот безбожник, и знать не хочу, но, освободив его, я до смерти от греха не очищусь.
— Разве он безбожник?
— Самый настоящий безбожник! Все большевики такие — в аллаха не верят, в пыгамбера, предсказателя будущего, верят. Нет, Черкез, где хочешь, там и живи. Одному аллаху ведомо, почему ты стал таким, но я не могу взять на душу грех даже ради того, чтобы удержать тебя возле себя. Хочешь — иди сам разговаривай с Бекмурад-баем, он в комнате для гостей. А я тебе в этом деле не помощник.