Судьба. Книга 3
Шрифт:
Подошла Оразсолтан-эдже, укоризненно сказала:
— Не стыдно вам, парни? Чего прицепились к человеку, как колючка к верблюжьему боку?
Куванч всмотрелся в неё, захохотал, широко разевая рот, обернулся к Ковусу.
— Помнишь эту старуху, Ковус? Это мы у неё девчонку тогда увезли, ха-ха-ха! А вот эта тётка, что дверь нам открыть не хочет, с ножом тогда на нас кинулась, как богатырь, помнишь? Ха-ха-ха!.. Теперь она нож на палку сменила — видно, силёнка уж не та!
— Бесстыжий дурак! — рассердилась Огульнияз-эдже. — Индюк безголовый! Иди, над матерью своей смейся, плод греха! Тех, которые таких, как ты, сыновей рожают,
Рассвирепевший Куванч соскочил с коня, выхватил из кармана наган, шагнул к двери и с силой ударил её ногой. Огульнияз-эдже огрела его палкой по голове. Лохматый тельпек смягчил удар, но Куванч отшатнулся и, свирепо скалясь, выстрелил.
Цепляясь за стену мазанки, Огульнияз-эдже медленно осела и упала ничком. Несколько раз она пыталась приподняться, что-то сказать, но в горле у неё булькало, руки подламывались и она опять падала. Оразсолтан-эдже с плачем бросилась к подруге.
Пока Огульнияз-эдже препиралась с джигитами, Клычли, Сергей и Дурды помалкивали, прислушиваясь. Клычли знал, что мать — женщина находчивая, и надеялся, что она сумеет спровадить непрошенных гостей.
Услыхав после выстрела Куванча горестные вопли и причитания Оразсолтан-эдже, Сергей сунул руку с наганом в окно и выстрелил. Куванч упал, сражённый наповал. Рядом с Сергеем начал стрелять из карабина Дурды. Двое джигитов были убиты. Остальные поскакали прочь. Дурды кинулся к двери, но она была заперта на замок. Тогда он протиснулся в окно, выбежал на дорогу и долго выцеливал с колена удаляющихся всадников. Сперва показалось, что он промахнулся. Но через несколько мгновений всадник, скакавший позади остальных, покачнулся и повис, запутавшись ногой в стремени. Четырьмя жизнями заплатили джигиты за жизнь женщины, но это было слишком слабое утешение.
Тело Огульнияз-эдже внесли в мазанку. Всю свою долгую жизнь она беспокоилась о других, утверждала справедливость, пеклась чужими заботами. И вот наконец успокоилась от всех забот и волнений. Она лежала умиротворённая, смежив усталые веки, и лишь кровавая накипь в уголках рта говорила о непоправимом. Нет, не поднимется больше Огульнияз-эдже, не приструнит строгим голосом нерадивого лежебоку, не утешит уставшую от семейных неурядиц женщину, не смутит задумавшего недоброе острым проницательным взглядом живых глаз. Закрылись её глаза, и голос лёгким, невидимым облачком пара улетел в неведомое, и очаг её погас.
Сергей плакал, не стыдясь своих слёз, не обращая внимания на многочисленных родственников и друзей покойной, пришедших отдать ей последний долг. Оразсолтан-эдже застыла у изголовья подруги немым воплощением скорби. Смерть унесла единственного человека, который помогал ей как-то влачить бренное существование, человека, с которым она могла поделиться всеми своими радостями и бедами, самыми сокровенными мыслями. Хоть бери и ложись в могилу вместе с пей…
Спокойнее других казался Клычли. У него сердце разрывалось от горя, но он понимал, что сейчас не время давать место чувствам. Став на колени возле тела матери, он долго всматривался в её почти не изменённое смертью лицо, словно хотел навсегда запечатлеть в памяти каждую его морщинку, каждую с детства знакомую и родную чёрточку.
— Ты была справедливым человеком,
Он поднялся с колен и обратился к Оразсолтан-эдже:
— Наш род осиротел, остался без головы, Оразсолтан-эдже. Вы были дружны с нашей мамой. Согласитесь заменить её нам, будьте старшей в нашем роде! Согласны? Весь поминальный обряд и похороны проводите сами. Нам здесь нельзя задерживаться. — Он обвёл взглядом молчаливых родственников, как бы спрашивая у них совета. — Сюда непременно вернутся джигиты Бекмурад-бая. И не только за Сергеем. Они придут мстить за убитых. Поэтому, дорогие родственники, забирайте всех старших ребят и отправьте их на время подальше, в другие аулы. Сколько у них убитых, Дурды?
— Четверо.
— Оружие их собрали?
— Собрали.
— А коней.
— Трёх. Четвёртый убежал.
— Тогда давайте не мешкать. А вы, женщины, не голосите и детишек придерживайте, чтобы не слишком шумели. От тишины жизнь ваша зависит.
Когда родственники поспешили выполнить совет Клычли, он наклонился к Сергею.
— Ну, как твои дела, друг?
— Что о моих делах спрашивать, когда такое несчастье случилось! — горестно ответил Сергей. — Из-за меня ты мать потерял…
— Не из-за тебя, — поправил Клычли, — а из-за этих бешеных собак!
— Всё равно потеря есть потеря и ничем её не возместишь… Я, брат, и раньше знал, что туркмены свято чтут закон дружбы, но после того, что вы для меня сделали, я слов не нахожу для благодарности. Дороже братьев родных вы мне стали! Если жив останусь, до конца дней своих буду считать себя в неоплатном долгу и перед тобой, и перед Дурды и вообще перед всем вашим народом.
— Ладно, чего там! — пробормотал Клычли, смущённый горячностью друга. — Все мы служим делу революции и помогаем друг другу в трудную минуту. Ты разве мало для нас сделал хорошего? Не ты нас воспитывал, не ты по верному пути направил? Так что давай уж лучше не будем говорить о благодарности, То, что мы делаем, мы обязаны делать, и благодарить за эго не надо.
— Ты молодец, Клычли! — сказал растроганный Сергей. — Ты самый настоящий революционер! И пусть даже мне придётся погибнуть, я буду знать, что погиб не зря, если после меня останутся такие крепкие, понимающие парни, как ты и Дурды.
Пока они говорили, один из двоюродных братьев Клычли сообщил, что верблюд для перевозки раненого приведён. Сергея вывели, устроили в специальном приспособлении, в которых ездят на верблюде женщины, и тронулись в путь.
— Куда? — поинтересовался Сергей.
— В Чарджоу, — так же коротко ответил Клычли.
— Втроём доберёмся ли?
— Мои шурья и двоюродные братья догонят нас немного погодя. Они отстали на случай, если погоня будет. На твоём-то «скакуне» горбатом от ахал-текинца не убежишь.
— Ребята, — заволновался вдруг Сергей, — мы уходим, а как же Берды, а? Ведь пропадёт парень ни за понюшку табака, если не поможем!
— Н-да, — сказал Клычли, — и тут яма, и там — ухаб. Плохие слухи ходят, Сергей. Агу Ханджаева Эзиз-хан лошадьми разорвал. Теперь поговаривают, что ещё одного большевика такая же участь ожидает. Не иначе как о нашем Берды говорят. Может, и выдумывают, да искр без огня не бывает.