Судьба
Шрифт:
Цзялинь еще крепче сжал ручку корзины, опустил голову и, стараясь смотреть только под ноги, быстро зашагал в город. Тут он вспомнил, что перед уходом отец советовал ему не просто стоять с пампушками, а зазывать покупателей. Ведь если он не будет кричать, кто поймет, для чего он стоит?
Дойдя до небольшого перекрестка, от которого отходила в стороны канава, Цзялинь решил пойти по этой канаве и где-нибудь потренироваться в зазываниях. Он осторожно оглянулся, словно делая постыдное дело, прошел по канаве так далеко, что уже потерял из виду дорогу, и здесь, в совершенно безлюдном месте, остановился.
О, как это мучительно и позорно – все равно что в огромном зале при скоплении народа учиться лаять по-собачьи! Но Цзялинь решил не отступать. Тыльной стороной ладони смахнув со лба пот, он яростно глотнул слюну, закрыл глаза и закричал:
– Паровые пампушки!
Эхо в горах тут же разнесло его натужный крик. Долго Цзялинь стоял возле пустынной канавы, потом с трудом вернулся к дороге и продолжил путь в город. От их деревни до города было всего пять-шесть километров, но Цзялиню этот путь показался бесконечным.
Когда он дошел до места, где их речка Лошадиная сливалась с Уездной, город был уже на виду. Весь противоположный склон усеяли дома – высокие, низкие, одноэтажные, многоэтажные, почти одинаково серые, но хранящие для него ту же притягательную силу, что и прежде. Он никогда не видел других городов, поэтому уездный центр казался ему большим городом, даже иным миром. Все это было для него знакомым, родным. Тут он учился в средней школе, впервые познал жизнь; тут зародились его мечты о будущем. Школа, стадион, бассейн, улицы, кинотеатры, магазины – всем этим он мог наслаждаться еще три года назад.
Сейчас он снова оказался здесь, но уже не веселым юношей в чистой одежде, пахнущей мылом, с гордо выпяченной грудью, на которой красовался значок лучшей школы города, а обыкновенным крестьянином, спешащим на базар с корзиной пампушек. Цзялинь помрачнел. Он облокотился о каменные перила моста через Лошадиную и почувствовал, что у него кружится голова. Люди непрерывным потоком шли мимо него и вливались в улицы. Вдалеке, над самым центром города, стояло огромное облако пыли, слышался разноголосый гомон, напоминающий жужжание пчел.
И тут у Цзялиня мелькнула еще более страшная мысль: а что, если он встретит кого-нибудь из своих соучеников? Он беспокойно вскинул голову и огляделся. Может быть, вернуться? Нет, это немыслимо, в доме не осталось ни монеты. Если он вернется с полпути, родители вряд ли что-нибудь скажут, но в душе наверняка расстроятся – не столько из-за непроданных пампушек, сколько из-за того, что у них такой никчемный сын. Раз уж он пришел сюда, то непременно должен добраться до рынка.
Перейдя мост, Цзялинь направился в южную часть города, где продавали главным образом свиней, рис и овощи. Народу здесь было меньше, чем на центральном рынке, в основном крестьяне, так что однокашников он вряд ли встретит. Но когда Цзялинь проходил мимо автостанции, вся кровь вдруг бросилась ему в голову: у дверей станции он увидел Хуан Япин и Чжан Кэнаня, с которыми
Цзялинь в ярости был готов отшвырнуть от себя корзину с пампушками, однако бывшие одноклассники уже приблизились, и ему пришлось пожать Чжан Кэнаню руку. На вопрос, что он делает здесь с корзиной, Цзялинь тут же соврал, будто идет к родственнику.
Хуан Япин горячо воскликнула:
– А ты здорово шагнул вперед! Я читала в районной газете твои очерки и, признаюсь, позавидовала! Главное – стиль превосходен, я даже выписала себе несколько отрывков…
– Ты все еще преподаешь в деревенской школе? – спросил Чжан Кэнань.
Цзялинь мотнул головой и горько усмехнулся:
– Нет, меня заменили бригадирским сынком, так что я сейчас превратился в рядового коммунара!
– Выходит, для учебы и творчества у тебя совсем мало времени? – обеспокоилась Хуан Япин.
– Чего-чего, а времени у меня хватает! – все с той же горькой усмешкой продолжал Цзялинь. – Ведь сказал же один поэт: «Мы заступами пишем стихи на безбрежном теле земли!»
Одноклассники прыснули, оценив его юмор.
– А вы в командировку? – спросил Цзялинь, чувствуя, что в их отношениях, прежде чисто товарищеских, появилось что-то особенное.
– Я – нет. Это Кэнань едет в Пекин, чтобы купить для своей организации цветной телевизор. А я просто гуляю… – ответила Хуан Япин, несколько смущенная.
– Ты все еще работаешь в отделе продовольствия? – обратился Цзялинь к Чжан Кэнаню.
– Нет, недавно меня перевели в продмаг.
– Не просто перевели, а повысили, сделали начальником, точнее – заместителем директора! – вмешалась Хуан Япин, насмешливо скривив губы.
– Да, – как ни в чем не бывало подхватил Чжан Кэнань. – Так что если тебе понадобятся редкие сигареты или вино, я постараюсь организовать. Других способностей у меня нет, а организовывать кое-что умею. Ведь в деревне сейчас трудно достать что-нибудь приличное.
И хотя сказал он это достаточно дружелюбно, Цзялинь, уязвленный своим нынешним положением, усмотрел в его словах подвох, желание подчеркнуть собственное превосходство. Он мигом вспыхнул, ответив довольно высокомерно:
– Если мне что-нибудь понадобится, достану сам, а не буду утруждать однокашников!
Чжан Кэнань нахмурился. Хуан Япин, чувствуя, что разговор не клеится, поспешила перевести его на другую тему:
– Цзялинь, если сегодня после обеда у тебя будет время, заходи к нам на радиостанцию, поболтаем! С тех пор, как мы закончили школу, ты ни разу даже не заглянул к нам. Я вижу, ты все такой же гордый!
– Вы сейчас возвысились, а я стал простым крестьянином, мне до вас не дотянуться! – снова понесло Цзялиня. Когда он чувствовал себя униженным, он говорил очень резко и язвительно. Чжан Кэнань уже не мог выдержать этого. На счастье, по радио как раз объявили, что началась продажа билетов на его рейс, он мигом пожал Цзялиню руку и скрылся. А Хуан Япин немного замешкалась:
– Я в самом деле хочу с тобой поговорить… Ты ведь знаешь, я тоже люблю литературу, но сейчас работаю дикторшей и упражняюсь в языке только устно. За эти годы ни одной вещицы не написала… Итак, обязательно приходи!