Судьба
Шрифт:
Старик обрадовался и нисколько не скрывал этого. Он пригласил Семенчика к себе домой. Расспросам не было конца. Семенчик ничего не стал скрывать от Николая и рассказал, что за ним охотится Федорка Яковлев и как он убежал из-под его носа.
Толлор помрачнел.
Дома Николай накормил гостя и уложил спать в чулане. Проснулся Семенчик, когда день уже клонился к вечеру. У Толлора сидели два старика. Один маленький, плешивый, сморщенный — Семен Чемет, второй высокий, сутулый, с белыми длинными волосами — Бороннур Афанасий.
— Не бойся, это свои, — сказал Толлор, доставая из табакерки щепотку табаку. —
Майя рассказывала сыну, что произошло в Намцах, да и Семенчик хорошо помнил пожар.
— Спасибо, что не держите зла. Пришел вот к нам… Мы и сами извелись за эти годы, — признался Николай.
Афанасий склонил седую голову, уставившись в пол, а Семен смущенно поглаживал свою плешину.
— Можешь верить, сынок, не выдадим, — сказал он.
— А я верю!..
— Так вот, — продолжал Толлор, — поживешь, пока тепло, в моем шалаше. Там я ночую, когда рыбачу. А там что-нибудь придумаем.
…Прожил Семенчик в Намцах до весны. Его поочередно прятали Николай, Семен и Афанасий.
VI
За осень и зиму Семенчик еще больше вытянулся, и теперь в нем трудно было узнать того подростка, который год с лишним назад работал в типографии. В расчете, на то, что его теперь не узнают, Семенчик рискнул пробраться в Якутск.
В первый же день он встретил в городе знакомого рабочего. От него Семенчик узнал, что многих рабочих типографии арестовали и сейчас большая нужда в наборщиках.
«Голос труда» — жалкая газетенка, шефствовал над ней трусливый, услужливый эсер Медынский. Газета часто выходила с опечатками. Опечатки эти были довольно странные: то возле цифры, обозначающей количество взятых Колчаком трофеев, появлялся лишний нуль и делал сообщение нелепым, или, наоборот, недоставало одного, а то и двух нулей. Все чаще Медынский вынужден был уведомлять читателей, что ввиду обнаруженных неточностей весь тираж газеты изъят.
А один случай не на шутку переполошил всех, особенно начальника Якутской контрразведки поручика Захаренко. Вместо «Голос труда» чьими-то стараниями напечатали «Голос урода». Ладно еще, что газета со столь броским названием не успела дойти к читателям, а то бы не сносить головы шефу. Его вызвали к начальнику контрразведки. Поручик Захаренко, рано располневший франт с желчным, неуравновешенным характером, стучал по столу кулаком, топал ногами:
— Сволочь!.. Большевик!..
Перепуганный Медынский стоял навытяжку, белее мела:
— Никак нет, вашбродь, не большевик… Вот вам крест!..
— Развел в типографии красную заразу!..
— Виноват, вашбродь…
— Знаю, болван, что виноват! Еще раз повторится, быть тебе в тюрьме. Камера для тебя уже готова!
Для ретивого поручика, верного стража введенных Колчаком порядков, наступили кошмарные дни. Один раз в неделю на заборах, на домах, а то и просто на улице появлялась большая листовка размером в газету, отпечатанная типографским способом. И озаглавлена она была броско: «Истинное положение». Листовки собирали толпы людей, любопытных
Типография в Якутске была одна. Первое время начальник контрразведки считал, что «Истинное положение» набирают тут же, в типографии, тайком от начальства, и несколько раз произвел в цехах неожиданные обыски в надежде накрыть злоумышленников. Но обыски ничего не дали. В ход были пущены шпики, они следили за каждым рабочим типографии. Шпики с ног сбились, держали под наблюдением каждый дом, каждый квартал. И все тщетно.
А подпольная типография обосновалась в юртенке на берегу озера Талого. Жили в ней старик со старухой. Старик еще ничего, крепкий, по месяцам пропадал на поденке, пилил-рубил лес, а старуха — немощная, полуслепая, глухая. И если бы не квартирант, хозяйке хоть пропадай: ни печку истопить, ни воды принести. Теперь старик был спокоен — есть на кого старуху оставить. А что квартирант часто полуношничает — так молодой он, не ложиться же ему с петухами.
Не раз по пятам парня шел сыщик. Но Семенчик возвращался домой с невозмутимым спокойствием, как человек, у которого совесть чиста как стеклышко. Старая юрта, в которую Семенчик входил без опаски, тоже не вызывала у шпиков подозрений.
А между тем в этой юрте набирались листовки и печатались на гектографе. Шрифты и гектограф прятались под ороном больной старухи. Текст Семенчику давал корректор Сизых, пожилой кряжистый человек с хмурым лицом. Готовые листовки Семенчик ночью относил в лес, в условленное место, откуда их утром забирали. Бывало, человек с листовками нарывался на патрулей. Его, конечно, волокли в участок: «Где взял?» — «Нашел в лесу, забрал на курево. Добра столько выбросили. Не все забрал, там еще осталось». И вел казаков в лес. Действительно, под деревом лежали такие же листовки.
Любителя поживиться тем, что плохо лежит, с миром отпускали, а на том месте устраивали засаду. И держали ее, пока в городе не появлялись новые листовки. Их опять «находили» в лесу, только в другом месте.
Разъяренный начальник контрразведки поднял по тревоге весь гарнизон и устроил в городе поголовный обыск во всех домах. Но подпольная типография так и не была обнаружена.
Двухлетие Октябрьской революции в Якутске праздновали в подвале Преображенского храма. В мрачном церковном подземелье было созвано делегатское собрание рабочих и батраков. Делегатов пустил в подвал звонарь, проживавший в церковной сторожке. От типографии на собрание были посланы Семен Владимиров и корректор Сизых.
Молодой человек с копной светлых, курчавых волос, невысокий, кряжистый, рассказал о положении на фронтах. Власть Колчака доживает последние дни, Красная армия наступает по всему фронту. Но пролетариям Якутска не следует ждать, когда бойцы придут с юга и прогонят белых. Надо самим браться за оружие.
На собрании решили поднять в городе восстание, не дожидаясь лета. А пока что — послать в гарнизон агитаторов. Они должны проникнуть в казармы под видом трубочистов, печников, стекольщиков. Среди других людей, способных на это, был назван и Семен Владимиров.