Судьба
Шрифт:
Один из казаков уже принял бочонок. Скособочившись, он держал его, прижав к животу.
Унтер скосил глаза на бочонок:
— Выгружайтесь.
«Мастеровые», громко переговариваясь, высыпали на берег и стали собираться в кучу, ежась под дождем. Как их много! Ни узлов при них, ни сундучков с пожитками. Только инструменты, заботливо перевязанные — не жалели бечевы.
И охота же им тащиться куда-то в такую рань? Добрые люди еще спят, хоть на дворе и светло, как днем — белая ночь, а эти… Путных работников нанял
Дорогу расквасило. Ноги скользили, разъезжались в глинистой жиже.
Командир казачьей сотни есаул Гребенников квартировал в доме священника отца Григория. Занимал он с денщиком три комнаты — половину дома. Во второй половине жила семья священника: матушка и дочь Елизавета, перезревшая полногрудая девица с широким страстным ртом.
Как ни строг был есаул к себе и к своим подчиненным, ничто человеческое ему не чуждо было. Очень скоро он завел с Елизаветой шашни, хотя та все еще дичилась постояльца и краснела, как гимназистка.
Поп с попадьей смотрели на это сквозь пальцы, теша слабую надежду, что их засидевшаяся в девичестве дочь подведет есаула под венец.
А есаул все больше проявлял мужское нетерпение. И однажды велел денщику подкараулить ночью Елизавету, когда та выйдет во двор по нужде, и деликатно втолкнуть к нему в спальню.
Денщик все исполнил в точности.
Елизавета стояла перед ним, как дневное привидение, в накинутом на плечи дождевике.
Есаул бросился к ней и обнял, как обнимают с налета шею бегущей лошади, на которую хотят вскочить.
После непродолжительной борьбы они рухнули на кровать, оставив на полу дождевик. Елизавета протяжно охнула…
В это время в окна и дверь громко застучали.
Есаул вскочил, прикрыв Елизавету буркой.
— Кто там? — крикнул он, как на пожаре.
За дверью ответили более спокойно:
— Красные. Откройте.
— Какие красные? Что за глупые шутки? — Есаул заметался по комнате в поисках кальсон.
Двери с грохотом распахнулись. В комнату ворвалось четверо.
Елизавета громко взвизгнула и нырнула с головой под бурку, оголив ноги.
Есаул никак не мог облачиться в мундир.
— Боевая тревога, господин Гребенников, — насмешливо сказал одни из красных, снимая со стены шашку и маузер — личное оружие командира сотни.
Это был Федор Владимиров.
Денщика тоже обезоружили, втолкнули в комнату белого как мел.
— В городе уже провозглашена Советская власть, а вы тут чем занимаетесь? — не то шутил, не то негодовал Федор. — Ну, готовы?
Есаул покорно наклонил голову.
— Бурку не позабудь, ваше благородие, — напомнил Терехов.
Бойцы засмеялись.
Есаул в сопровождении Терехова и еще трех бойцов ходил по постоям, поднимал казаков и отдавал приказ сложить оружие.
Карабины, пики, шашки сваливали возле поповского крыльца.
У конюшен уже
К вечеру в Вилюйске был создан ревком. Ему и передана была часть трофеев: лошади, седла, фураж, пятьдесят карабинов, пять тысяч штук патронов для защиты Советской власти.
Остальное оружие и боеприпасы погрузили в трюм «Революционного». Надпись с названием парохода восстановили.
Пленные казаки тоже перешли во власть ревкома, который должен был обратить их в пролетарскую веру и потом сформировать из них красный отряд.
Есаула Гребенникова Федор забрал с собой, на борт «Революционного».
Из Вилюйска «Революционный» взял курс на Сунтары.
В Сунтарах Федор узнал на телеграфе неприятные новости: город Олекминск и село Мачу захватили белогвардейцы. Якутск пока что держится, но положение там опасное. Не сегодня-завтра город захватят белые.
Федор приказал капитану «Революционного» вести пароход в Якутск, на помощь Гудзинскому.
У самого устья Вилюя «Революционный» встретился с двумя пароходами. На их мачтах развевались белые флаги. С парохода, идущего первым, стали сигналить: «Сдавайтесь. Сопротивление бессмысленно». Федор подал команду: «К бою!» На борту «Революционного» было два станковых пулемета и сто двадцать бойцов, вооруженных винтовками. У белых было шесть пулеметов и свыше шестисот винтовок.
Второй пароход белых развернулся и стал поперек реки, а первый начал заходить справа, чтобы отрезать «Революционному» обратный путь.
«Революционный» первым открыл огонь, но силы были слишком неравные. На каждый выстрел белые отвечали свинцовым ливнем.
Молоденький пулеметчик с кормы ударил по палубе парохода, пытающегося подойти к «Революционному» сзади. Пулемет заело. Федор видел, как боец суетливо дергал затвор, стараясь его открыть, потом рука его замерла на затворе, голова откинулась. Не обращая внимания на свист пуль, Федор подбежал к пулеметчику. Тоненькая струйка крови стекала с виска. Безжизненные глаза пулеметчика безразлично смотрели на реку. Федор сгреб оставшиеся ленты с патронами и побежал на нос, к другому пулемету. На палубе лежали убитые и раненые. Второй пулеметчик тоже был убит.
— Прыгайте в реку и плывите к берегу! — крикнул Федор тем, кто еще остался в живых, и лег за пулемет.
Новенький пулемет захлебывался, подпрыгивая на обитой жестью палубе. Белогвардейцы отхлынули с правого борта, оставляя убитых. Федор оглянулся на секунду и увидел, как за борт «Революционного» бросаются красногвардейцы. Белые увидели плывущих по реке людей и открыли по ним огонь.
Ушел Федор с «Революционного» последним, расстреляв все патроны. В воде ему подвернулся лиственничный ствол. Вцепился в дерево, спрятал за ним голову. Заметили Федора, когда он уже выбрался на берег. Но рядом была родная тайга, она укрыла Федора.