Судьба
Шрифт:
Алмазову-Гудзинскому было приказано вести отряд в Якутск. После продолжительного пути отряд прибыл в Якутск в середине декабря. Зимняя дорога изнурила и вымотала бойцов, но в город они вошли в приподнятом настроении, зная, что их ждут здесь как первых весенних дней. Якутск переживал тревожные, томительные дни. Горожане боялись, как бы банда корнета Коробейникова, которая бесчинствует в восточных улусах, не нагрянула в Якутск раньше, чем подойдет сюда отряд Алмазова-Гудзинского, о существовании которого все уже были наслышаны. Знали также, что отряд находится в пути.
На центральную городскую площадь высыпали все жители города для встречи отряда. На скорую руку была сооружена трибуна. На нее поднялись руководящие работники губревкома и областной партийной организации.
Алмазов-Гудзинский остановил перед трибуной отряд, повернул направо, лицом к трибуне, скомандовал «смирно» и чеканным шагом направился к трибуне.
Председатель губчека Платон Алексеевич Слепцов быстро сбежал с трибуны и, не слушая рапорта, обнял Алмазова-Гудзинского:
— Добро пожаловать, друг!
— Здравствуй, товарищ Слепцов! — поздоровался Алмазов-Гудзинский и скомандовал отряду: — Вольно! — Трошка был растроган теплой встречей.
Бойцов окружила толпа, вскоре они смешались с горожанами.
Федор Владимиров сошел с трибуны и протиснулся к Алмазову-Гудзинскому. Начальник милиции и командир отряда долго мяли друг друга в объятиях, хлопали по плечу, восклицали.
— Какой ты представительный! — сказал Трошка, любуясь Федором.
Федор от волнения не мог говорить.
Отряд Алмазова-Гудзинского недолго задержался в Якутске. 22 декабря он отправился в Абагу, чтобы подменить изрядно поредевший, отряд Семена Владимирова.
В городе Алмазова-Гудзинского еще застала телеграмма из Иркутска. В ней говорилось: «По личному указанию В. И. Ленина и приказу реввоенсовета пятой армии к вам отправлен вновь сформированный отряд под командованием товарища Каландарашвили».
X
В губревкоме не нужно было объяснять, кто такой Нестор Александрович Каландарашвили. Его уже знали в Якутске как видного организатора партизанского движения в Восточной Сибири.
Вторая телеграмма пришла, когда Семенчик со своим отрядом уже вернулся в Якутск и в городе ожидали прибытия Второго северного отряда. «По приказу реввоенсовета пятой, армии, — гласила телеграмма, — все вооруженные силы на территории Якутской области подчиняются товарищу Каландарашвили, который назначен главнокомандующим».
Тревожные, вести доходили из заречных улусов: бандиты дважды наступали на Амгу, но оба раза — были отброшены с потерями. Разъяренный Коробейников окружил Амгу, не давая выйти из нее ни одному человеку. Прошел слух, что в бою убит командир отряда Алмазов-Гудзинский. Получить какие-либо сведения о положении в Амге было невозможно. Всех связных, которые пытались пробраться в осажденное село, бандиты ловили и расстреливали.
В губревкоме решили послать в Амгу смелого, ловкого человека, способного пройти сквозь бандитские кордоны и заменить убитого командира отряда. Выбор
— А если нам еще Никуса послать! — сказал Слепцов, обращаясь к членам губревкома. — Пусть идут не вместе, а порознь, но из виду друг друга не теряют.
Олонхосута Никуса звали в народе Юродивым, хотя все знали, что никакой он не юродивый, богачи его так прозвали за смелые песни и острый язык. Надо же было как-то объяснить, почему этот человек никого и ничего не боится, поет и говорит порой такое про богачей, что хоть полицию вызывай. Юродивый!.. А что с юродивого возьмешь?
Никуса хорошо знали в восточных улусах, он и родом был откуда.
Идея Слепцова всем понравилась и была одобрена.
Стояли лютые январские морозы. Из Багарахского жилья, расположенного на отшибе возле реки, вышли утром двое нищих, неся за спиной узды с убогими пожитками. Один из спутников — высокий, худощавый, седой, шуба на нем вся изорвана, торбаса истоптаны — Никус Юродивый, голос которого многие знали и помнили. Он не ленился ходить из юрты в юрту, из селения в селение, петь и новости рассказывать.
На втором нищем был ветхий полушубок с чужого плеча и старенькие валенки. Одни глаз перевязан грязной тряпкой, второй затянут мутной дымкой бельма.
— Ну, в добрый час, Федор, — сказал Никус своему спутнику, когда перешли на другой берег Лены.
Они расстались. Тот, которого звали Федором, шел первым, прося по селам подаяния. За Федором в село входил Никус.
— Откуда ты, несчастный человек? — спрашивали у Федора, дрожащими руками запихивающего в сумку кусок лепешки.
— С того берега, с Намцев, — слабым, уставшим голосом отвечал он.
— А кто там, в Намцах-то, белые или красные?
— Слепой я, не вижу, где белое, а где черное.
Случалось и так, что войдет Федор в село, а там бандиты. Ничего, проносило. Кому нужен жалкий, полуслепой нищий, натыкающийся на деревья? На него даже внимания не обращали.
Наконец добрался Федор до берегов Амги, в Усть-Эбэ. В крайней юрте, куда нищий вошел, спиной к камельку сидел старик. В левой половине жилища возилась с ниткой из сухожилия седая старуха. По якутским обычаям грешно выгонять из-под крова странствующего нищего. Потому Федор, даже, не спрашивая разрешения у хозяев, снял с себя полушубок и подошел к камельку.
Старик встал и принес стул.
— Откуда ты, добрый человек? — спросил он.
— Издалека, — неопределенно ответил гость. — С того берега.
— Как там живут люди?
— По нынешним временам живут, кто как. По-всякому…
— Через город проходил?
— Ночевал в городе.
— Власть-то там какая?
— Власть? — переспросил нищий. — Власть прежняя.
— Какая «прежняя»?
— Советская.
— Советская?! — не удержался от радостного возгласа старик. — Вот и верь этим «братьям»! Шатаются здесь и хвастают: «Мы уже отовсюду выкурили красных, только в Амге остались».