Судьба

Золотарёв-Якутский Николай Гаврилович

VI

Якутск был объявлен на осадном положении. Угроза вражеского вторжения росла. Отряд Каландарашвили ждали, считая дни и часы. Кое-кто в губкоме партии и губревкоме предлагал послать навстречу командующему людей, но город был уже окружен.

Вокруг Якутска коммунисты, комсомольцы, бойцы ЧОН сооружали оборонительные рубежи. Ночью по улицам ходили усиленные отряды патрулей.

Пришло сообщение, что Каландарашвили прибыл в Олекминск.

Тем

временем отряд Толстоухова, погуляв в Маче, передислоцировался в Нохтуйск. В Нохтуйске двое суток продолжались пьяные оргии. Барсуков не жалел для «братьев» ни вина, ни закуски. Пошли слухи, что Шарапов, похоронив дочь, застрелился.

На третий день Толстоухов, опохмелившись, поднял отряд и повел его в Чару. Оттуда банда двинулась на ямской станок Балаганнах, что ниже Олекминска, в устье речки Намана.

Увидев в Балаганнахе телеграфные столбы, Толстоухов распорядился немедленно срубить их, перерезать провода. Грозя наганом, он заставил телеграфиста прочитать вслух все телеграфные сообщения, переданные из Олекминска в Якутск. Из них Толстоухов узнал, что сегодня в Олекминск прибыл штаб Каландарашвили и Второй северный отряд красных.

Бандиты согнали на берег местных жителей и заставили из снега, льда и навоза строить укрытия и огневые точки для засады.

— Вот тут грузину и крышка! — хвастался Толстоухов. — Ни один красный у меня не проскочит!

Дорога по льду была пустынна. По обочинам ее чернели воткнутые в снег елочки — указатели дороги. Тем не менее в наспех возведенных укреплениях — бандиты считали их непреступными — день и ночь сидели в засаде «братья», подстерегая красных.

Жители Балаганнаха понимали, что бандиты отнюдь не за зайцами пришли охотиться, и думали-гадали, как бы предупредить красноармейский отряд об опасности. Нашелся один молодой якут-охотник, знающий все тропинки, ведущие в Олекминск. Ночью он стал на лыжи и с ветром наперегонки помчался вперед. Смельчак пересек высокие лесные хребты, обогнул незамерзающее устье речки Хонхо и благополучно добрался до поселка Харыйалах. В Харыйалахе он сел на лошадь и поскакал в Олекминск…

Азарт бандитов начал спадать. Прошли три дня и три ночи, а красные все не показывались. В отряде Толстоухова начали роптать, выражая недовольство, что сутками приходится без толку мерзнуть в укреплениях. Толстоухов внял голосам недовольных и разрешил сократить посты до десяти человек. Свободные от караула отсиживались в юртах.

На пятый день, утром, один из часовых, разглядев сквозь туман елочки-вершки, принял их за всадников.

— Красные! — завопил бандит во всю глотку.

Недаром говорят: «У страха глаза велики». Остальным тоже показалось, что по дороге скачут всадники. Часовые побежали по юртам будить «братьев».

— Красные!.. Красные!..

Началась паника. Обезумевшие от страна бандиты — кто на оленях, кто на лошадях, а кто пешком — бросились в бегство.

Толстоухов выскочил в кальсонах на дорогу и, подняв наган, надрывался в крике:

— Стойте, мать вашу!.. Назад! — Для острастки он несколько раз выстрелил вверх.

Услышав стрельбу, бандиты перетрусили окончательно, решив, что красные ворвались в село и уже вершат

свой страшный суд.

Опомнились вояки Толстоухова только в Намане, в пяти верстах от Балаганнаха. Отдышавшись, начали прислушиваться. Никаких признаков погони. Бандиты, сбившись в кучу, стали советоваться, что делать. Решили послать в станок трех разведчиков. К концу дня разведка вернулась и доложила, что в Балаганнахе нет ни одного красного и не было.

Бандиты, сконфуженные и притихшие, вернулись в обсиженные теплые юрты.

— Вы что же обосс… скоты безрогие? — встретил их в станке Толстоухов. — Оставили меня одного на произвол судьбы, а сами в лес? — Толстоухов был рад случаю пристыдить свое воинство. Теперь-то все увидели, как он смел, не испугался красных, один остался в Балаганнахе. — Кто поднял тревогу? — грозно спросил он.

Из толпы вытолкнули перепуганного бандита в женской шубе.

— Вот он, первым зашумел!..

— Елочки… — заикаясь, начал оправдываться бандит.

— Елки спутал с конными, осел!.. Ты что, елок не видел?

— Они ма-ахонькие!.. Колышутся на ветру… Туман.

— В голове у тебя туман, баран ты этакий! Ну что мне с тобой делать?

Толстоухов уже решил про себя не наказывать виновного; пусть все убедятся, как он великодушен, храбр и сердечен. Но, продолжая игру, спрашивал строго:

— Ну, что?

Бандит бухнулся Толстоухову в ноги:

— Пощадите, тойон!

— Ладно, рука на своего брата не поднимается. Прощаю. Но пусть это послужит всем уроком. — А про себя расстроенный атаман подумал: «Жалкие трусы! Вот и воюй с такими. Чуть что — опять разбегутся».

Весь вечер Толстоухов сочинял боевое донесение Коробейникову, приписывая себе необыкновенные победы и подвиги, а когда закончил, вызвал вислогубого Федорку.

— Брат Яковлев, собирайся в дорогу. Повезешь господину командующему повстанческой армии мое донесение.

— Когда?

— Завтра утром.

— Где искать господина командующего?

— Да двигай прямо в Якутск.

— Там же красные.

— Пока доедешь, господин Коробейников будет уже в Якутске.

— А вдруг не…

— Тогда разыщешь отряд в другом месте! — с раздражением перебил вислогубого атаман. — Затем и посылаю тебя.

На следующий день «начальник полиции» отправился в путь. Прискакав на коне в Хоринский ям, потребовал подводу. Он выдал себя за гонца Каландарашвили и на ходу сочинил, как его в Балаганнахе схватили было бандиты и он еле улизнул от них. Ямщики знали, что в Балаганнахе стояли бандиты, и поверили.

— Далеко едешь? — спросил ямщик, наливая Федорке чаю.

— В Якутск, — обжигаясь кипятком, ответил тот.

На четвертые сутки Федорка добрался до Табаги. По дороге расспрашивал всех встречных, белые или красные в Якутске. Но никто не мог толком сказать, какая сейчас в городе власть.

На последнем перегоне Федорку вез большой рыжебородый мужик из табагинских пашенных, нанявшийся временно ямщиком. Хмур, неразговорчив. Как только миновали долину Туймады и переехали речку Шестаковку, подводу остановили патрули.

Федорка замер в санях. У него все похолодело в груди.

— Кто такие? Откуда?