Судьбы, как есть
Шрифт:
Стюардесса предлагала прохладительные напитки, потом был ужин. В салоне самолета запахло коньяком, вином, тушеным мясом, печеньем и кофе. Юля не была на Сахалине, родине отца и деда, более двадцати трех лет.
Когда они с Ольгой в разное время с двух-трех лет жили в Александровске на Луговой улице в доме пятьдесят четыре, то, несмотря на ранний возраст, но с помощью фотографий и воспоминаний, они долго помнили о той жизни в частном доме, среди кошек и собак, курочек и поросенка, среди ласки и заботы дедушки и бабушки. А как кричала по
— К бабочке хочу. Моей любимой бабочке хочу, не люблю вас, не люблю, где моя любимая бабочка.
Еле-еле трехлетнюю девочку с полными слез глазами снова привезли в монгольские пески, где ребенка ждало место в детском садике. Людмила смогла устроиться на работу в военторг, а это было почти нереально. Началась снова гарнизонная суровая жизнь в резко-континентальном климате, где, сколько окна ни конопать, ни замазывай, после песчаной бури все равно песок будет везде. Будто бы он способен был проникать сквозь стены.
Когда «Боинг-767» коснулся сахалинской земли и, успешно притормозив шасси, подрулил к аэровокзалу города Южно-Сахалинска, то Артема снова охватило, как и тогда, в прошлый прилет на Сахалин, чувство чего-то сокровенно таинственного там, в груди, а когда он вышел на площадку трапа и, как всегда, сказал: «Ну, здравствуй, Сахалин!» — то понял, что прибыл на землю предков, на родную с рождения своего землю, и что сахалинец — это особый склад человека с вечной тоской, как у эмигранта.
Они шли к выходу с аэродрома, и Артем видел, как дочь рассматривает все кругом. Конечно, ей было интересно, и совсем недавно она и представить себе не могла, что будет идти по сахалинской земле.
Юля еще и смотрела вперед, где в толпе встречающих увидела свою двоюродную сестру Настю.
— Папа, а вон и Настя нам машет рукой, — сказала она.
— Молодец, Настюха! Из Холмска прискакала встречать, как и обещала, — сказал Артем. — Значит, теперь будет машина.
— Откуда у Насти машина? — возразила Юля.
— Ты, Юлечка, Настю плохо знаешь, она, если захочет, то сделает.
— Есть характер?
— Да, есть.
Настя приехала со своим молодым человеком, который был немногословен, не молод, но приятен в общении и никого не напрягал на его «Хонде». Чувствовалось, что Насте он нравился, а значит, понравился Юле и Артему.
Южно-Сахалинск в субботний день не был переполнен машинами сплошь японского происхождения и с правосторонним рулем. Побывали в парке, погуляли по городу, сходили в ресторанчик и в 20.50 сели на поезд Южно-Сахалинск-Ноглики, и застучали колеса, унося Артема и Юлю вглубь таинственного и непредсказуемого порой своей погодой острова.
В 7.20 поезд прибыл в Тымовское, где Артема и Юлю встречали Владимир Дербенев и Виктор из Аркова.
Артем смотрел на железнодорожный вокзал и вспоминал, как они были тут вместе с друзьями, три друга, три офицера у Вити Зеленина. Наверное, никогда больше не смогут они собраться вместе на родной земле. Артем ехал в машине и смотрел, что изменилось с тех пор, как он уехал из этих мест
На Верхнем Армудане, так называлось место, где когда-то проводились, а верней, в 1937 и 1938 годах массовые расстрелы «врагов народа» Александровского и Тымовского района, десятки тысяч людей уничтожила тоталитарная машина Советов.
Остановились у обелиска памяти жертвам репрессий. Артем сказал:
— Вот, где-то здесь, в этих местах был расстрелян мой дед. В советское время никаких памятников тут не было.
Владимир Дербенев, молодой крепкий мужик, лет 30, был не то чтобы хмур, а серьезен, он-то знал, почему Артем попросил водителя машины, мужа его сестры Натальи, остановиться у обелиска.
Артему было не по себе взять и проехать мимо этого места, места памяти его деда. Дело в том, что где точно был погребен его дед, он так и не узнал. Из архивных документов он знал, что забрали деда из поселка Мгачи в ночь с шестого на седьмое ноября 1937, а привели приговор в исполнение третьего января 1938 года в районе Верхнего Армудана. Как такового поселка Верхний Армудан лет пятнадцать назад уже не стало, но стояли два высоких радиоретранслятора, две вышки, а между ними домик смотрителя и подсобные строения, типа сараев.
В поселке Арково машину встречала вся Дербеневская родня. Они внимательно рассматривали Юлю, обнимали, целовали, и многие плакали. Они не скрывали своих слез, это были слезы и радости, и горя. Радости потому, что к ним снова приехал Шмелев, которого они просто обожали и боготворили, да еще и не один, а с дочерью. Горе — каждый представлял по-своему, но было видно, что утрату, которую испытал Артем и Юля, они понимали и искренне скорбили по погибшим. Они плохо знали Ольгу и ее семью, так как видел ее на Сахалине в последний раз, когда ей было-то всего лет семь. Однако слышали о ней еще до гибели немало, видели ее на фотографиях и на видео, а главное знали из рассказов Артема, который мог об Ольге говорить, не уставая, часами.
А поэтому знали они, что любил Артем младшую дочь очень сильно.
Тамара Константиновна Дербенева была старше шестидесяти лет, но выглядела еще бодро и была постоянно в позитивном настроении. Лицом она чем-то походила на Катерину Шаврину, народную артистку СССР, но, конечно же, жизнь у нее была другая, не как у народной артистки и прекрасной певицы, а своя, не приметная в миру, но значимая в семье и округе. С Николаем они дружили еще со школьной скамьи в Макарьевке. Тамару слушались все, не зря в Арково она более десяти лет была начальницей пожарной поселковой команды и строила там мужиков, будь здоров.
В людях Тамара разбиралась беспроигрышно после непродолжительного общения и, как правило, угадывала точно основные черты характера. Бывало, по первости своего командования пожарными, пытались мужики «обуздать» и урезонить строгость начальницы, но постоянно проигрывали. Однажды на День Победы 9 мая пришла вечером Тамара проверить дежурство усиленного расчета на выходной день и застала такую картину. В комнате дежурного никого нет. Прошла в гараж — тоже никого. Потом услышала смех из слесарной комнатки, ну туда быстро вошла.