Судьбы Серапионов
Шрифт:
В апреле 1932-го был распущен РАПП и началось создание единого Союза советских писателей. В воспоминаниях Н. Я. Мандельштам рассказывается, как в день объявления о роспуске РАППа она навестила гостившего в Москве у Павленко Николая Тихонова (Мандельштамы и Павленко жили в одном доме): «Я застала Тихонова и Павленко за столом, перед бутылочкой вина. Они чокались и праздновали победу. „Долой РАППство“, — кричал находчивый Тихонов, а Павленко, человек гораздо более умный и страшный, только помалкивал…» [881] . Павленко и Слонимского ввели в Оргкомитет Союза писателей (в нем было 25 человек: А. М. Горький — почетный председатель, реальным главой он стал не сразу; И. М. Гронский — председатель, В. Я. Кирпотин — секретарь). Вскоре Павленко был утвержден кандидатом в члены Президиума Оргкомитета; он легко отказался от прежней своей идеи Союза как сообщества автономных творческих групп, сработался с Горьким, понравился ему и тот привлекал его ко многим своим проектам — Павленко принимал очередные обязанности, а про себя кряхтел. Слонимский не мог бывать на заседаниях Оргкомитета так же часто, как живший в Москве Павленко, и тот его понимал: «Если Оргк<омитет> станет вызывать — плюнь и сиди дома. (Впрочем, последний Оргкомитет был у Горького, в присутствии Лазаря Моисеевича. Было интересно).» (15 августа 1932). Каганович тогда — третье, а, может быть, и второе лицо в партии, и Павленко лестно называть его по имени-отчеству. Характерно, что он ничего не пишет о встречах со Сталиным в доме Горького — это не для почты (Павленко суперосторожен — в письмах 1936–1938 годов нет, например, и намека на аресты, даже в писательской среде). Но рассказывать безопасные вещи о Сталине Павленко любил (он вообще славился как рассказчик). В дневниках К. Зелинского записано:
881
Мандельштам Н. Воспоминания. М., 1989. С. 225.
882
1932 г., когда принималось решение о роспуске РАППа.
883
Вопросы литературы. 1991. № 5. С. 156.
884
Там же. С. 161. Упомяну к месту и рассказ Фадеева Зелинскому, как они с Павленко доносили Сталину на Берию и что из этого проистекло — см.: Там же. С. 167–68.
Эренбург в мемуарах «Люди, годы, жизнь» привел слова Павленко, сказанные ему во время случайной встречи в только что освобожденном Вильнюсе (1944 г.); цензура этот эпизод вымарала: «В литературе, хочешь не хочешь, а ври, только не так как вздумается, а как хозяин велит. Что и говорить, он человек гениальный. Но об искусстве нечего и мечтать» [885] . В дневнике А. И. Кондратовича есть рассказ Твардовского, приводившего слова Павленко: «„Ох, и досталось мне от товарища Сталина. Целых полтора часа ругал меня. И как ругал!“ — говорил и хвастался, а мы на него смотрели почти с восхищением: Сталин ругал его, и целых полтора часа. А он врал. Но поди проверь» [886] .
885
И. Эренбург. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 2000. С. 41.
886
А. Кондратович. Новомирский дневник. М., 1991. С. 40.
В письмах Павленко к Слонимскому есть несколько характерных упоминаний Сталина. 21 января 1937 г., накануне московского процесса, он рассказывает о маленьком сыне (жена умерла после родов, малыш остался с бабушкой и нянькой): «Всех нас узнает, знает свои игрушки и, когда его спрашивают, где дяденька Сталин, твердо подпрыгивает к фотографии его, повешенной мною на стене спальни». 30 октября 1937 г. Павленко пишет И. И. Слонимской: «Не так давно напечатал я в „Правде“ небольшую статейку в связи с избирательной комиссией — о Сталине [887] и страшно рад и горд, что чтецы читают ее с эстрады, как стихотворение в прозе».
887
Образы дел великих (две колонки с рефреном «Мы проголосуем за Сталина») // Правда. 14 октября 1937.
Вяч. Вс. Иванов, рассказывая со слов отца о встречах Горького с писателями сразу после роспуска РАППа; среди гостей Горького назвал и «несколько осведомителей — „государево око“ — Павленко, вхожий к Сталину, и Никулин (Ермилов входил одновременно и в эту категорию, и в число рапповцев)» [888] . О Горьком в письмах Павленко Слонимскому есть несколько упоминаний, безбоязненных и мельком — 6 февраля 1934: «Имел очень интересную беседу с Ал. М. а затем с Леоновым — порядок бесед можно было изменить, сначала с Л. и потом с Ал. М. — такое единодушие. Кто кого начиняет?». В письме 30 ноября 1935 Павленко не советует Слонимскому переезжать в Москву, перечисляя несколько причин; завершает перечень такая: «И, наконец, ты лично — уж это обязательно — с головой увязнешь во всех начинаниях А. М., в ИГВ [889] , ИФиЗ [890] , Двух пятилеток, Истории деревни. Тут не отвертишься и будешь иметь столько хлопот, сколько никогда не найдешь в Ленинграде, даже если бы собрал у себя все склоки города и окрестностей… Едучи из Крыма в Москву, видел в Тессели А. М. и получил должность его заместителя в „Колхознике“. Представляешь, как я рад. О-хо-хо!». Последнее упоминание о Горьком из Крыма было грустным: «Крючков [891] присылал машину, звал в Тессели, я не поехал. Там и Ирина [892] вспоминалась бы очень тяжело, и старик Горький. А я стал нынче сентиментальным» (20 октября 1936).
888
Вопросы литературы. 1993. № 1. С. 115–116.
889
История гражданской войны.
890
История фабрик и заводов.
891
Петр Петрович Крючков (1889–1938) — секретарь Горького, расстрелян по обвинению в его убийстве.
892
Жена Павленко, скончавшаяся после родов 3 июня 1936 г.
Отметим еще два характерных имени в письмах Павленко Слонимскому.
Первое возникает летом 1935 года в связи с интересом Слонимского к большевику В. М. Загорскому, в 1918 г. служившему секретарем советского посольства в Берлине, затем ставшему секретарем МК и в 1919 г. убитому; интерес этот возник, надо думать, из-за повести о Левинэ, т. е. связан с немецкими сюжетами. Слонимскому нужны были материалы, при встрече Павленко вызвался помочь, подробности обсуждались в разговоре — в письме их нет. Павленко пишет, что гриппует и добавляет: «Яков Саул<ович> тоже был болен и мы виделись только по телефону так что все осталось до личной встречи». Это Яков Саулович Агранов (Сорендзон; 1893–1939) — с июля 1934 года первый заместитель Ягоды, а затем Ежова, широко известный в литературных кругах Москвы дружбой с Маяковским и профессиональным интересом к писателям. 30 ноября Павленко возвращается к вопросу: «О Загорском я ничего не могу тебе сказать, т. к. необходима твоя личная встреча». В начале 1936 года снова: был очень занят и «из-за этого ничего не сделал для тебя в отношении Загорского, кроме того, что говорил с Яковом Сауловичем и он обещал дать тебе — при свидании — огромный материал» и дальше: «Черкни, можешь ли приехать на неск<олько> дней, чтобы повидаться с Як<овом> Саул<овичем> и выяснить все касательно Загорского, или заняться этим мне».
Еще одно имя из этой же сферы, теперь достаточно широко известное благодаря воспоминаниям Н. Я. Мандельштам и книге Шенталинского [893] , возникает в январском (1936) письме Павленко мельком, как несомненно знакомое Слонимскому. Павленко сообщает об эпидемии скарлатины в Москве и добавляет в скобках: «Шиваров заболел ею тоже и лежит в больнице». Так пишут про общих знакомых (публичной известности у этого человека тогда не было). Николай Христофорович Шиваров (1898–1937?) — следователь ГПУ-НКВД, помощник Агранова, «прославившийся» допросами Мандельштама, на которых позволял тайно (сидя в шкафу) присутствовать своему дружку Павленко [894] . Имя Шиварова еще один раз встретится в письмах Павленко уже в связи с выздоровлением следователя. Интонация второго
893
См.: Н. Мандельштам. Воспоминания. М., 1989: В. Шенталинский Рабы свободы. М., 1995. С. 225–237.
894
См. Э. Герштейн. Мемуары. СПб, 1998. С. 65; В. Шенталинский. Рабы свободы. М., 1995. С. 231.
895
Результат дорожной травмы в Париже (о поездке четырех советских поэтов в Париж и Лондон в 1936 г. см.: Б. Фрезинский. За кулисами триумфа // Русская мысль. 1997. № 4194, 4195).
В письмах Павленко Слонимскому возникают и портреты писателей и деятелей культуры. В 1937 году Павленко пишет для Эйзенштейна сценарий «Александра Невского» и 4 декабря рассказывает об этом Слонимскому: «Сценарий, мне кажется, хорош. Писал его вместе с Эйзенштейном, что было весьма полезно и интересно. Человек очень талантливый и вместе с тем очень путаный, он знает свое дело. Я многому у него поучился, многое узнал». Виктор Шкловский говорил об «Александре Невском», что «движение ленты, разнообразие характеров, ирония картины принадлежат писателю. Павленко обновил Эйзенштейна… Павленко был мужественным человеком. Мы не можем упрекнуть его в боязни. Он был несчастлив в искусстве: многое недописал, недорассказал» [896] . В письмах Павленко Слонимскому Шкловский появляется не раз, например, так (1936 г.): «Иногда заходит Шкловский и, продолжая разговор, с кем-то начатый на улице, утверждает, что Марко Поло [897] действительно существовал, дарит какую-нибудь странную книгу и, наследив на полу, уходит, не попрощавшись, на какое-то важное заседание. Я никогда не успеваю узнать у него — на какое». Павленко и сам заходил к Шкловскому — бывало, когда у Шкловских нелегально жили Мандельштам с женой, но их всегда успевали спрятать на кухне [898] …
896
См. статью «Павленко и Эйзенштейн» в книге: В. Шкловский. За 60 лет. М., 1985. С. 204–205.
897
В 1936 г. вышла книга Шкловского «Марко Поло».
898
Н. Мандельштам. Воспоминания. М., 1989. С. 331.
Рассказы Павленко в письмах интересны, часто саркастичны, даже циничны — 6 мая 1933: «Недавно слышал, что Пильняк делает предложение Ахматовой. Да, и вот этот случай — это все одно и то же — старость»; январь 1936: «По городу ходят какие-то неутомимые грузины и набиваются в гости. Я говорю им, что заразно болен. Грузинский писатель в гостях существо невозможное <…> Появился на горизонте Тициан Табидзе с женой и, говорят, хорошо отзывается о Ленинграде, что означает новые хлопоты для Коли Тихонова, тем более, что в Москве еще другой неутомимый путешественник по банкетам — Симон Чиковани»; 2 октября 1936: «В Переделкине, наверно, склочно, но я потерял охоту к этого рода онанизму, никого не посещаю кроме Всеволода [899] и никого не принимаю. Сосед мой Федин — сваакер [900] . Он только что купил мельницу и обстраивается. Садовник деревянным циркулем научно чертит землю, втыкает вехи, рисует узоры. Тут клумба, там газон, здесь аллея. Федин ходит, поглядывает. И ни дождь, ни ветер не загоняют его в комнаты. Может быть, это-то и называется жить на даче. Черт его знает! Всеволодов юбилей — есть одно из чудес Камасутры. Знающие люди говорят, что поторопился он на год, на два, но задумано алчно, вовремя. Всем было приятно. Всеволоду — внимание. Ставскому [901] — хлопоты. Гостям — выпивка. Умный человек Всеволод, но я боюсь за него — нельзя так долго жить в кредит, как он. Но юбилей кое-что поправит в его делах — подвинет пьесу во МХАТ’е, отсрочит старые авансы, откроет новые»; январь 1937; «Я не приехал к Вам на Новый год, и честно хотел встретить его один <…> Но затем ворвался Фадеев, и началась разудалая фадеевщина дня на З. Я в роли исповедника и духовника устал бесконечно. У него там какие-то страсти-мордасти с новой женой, которую он не то отбил уже от ее мужа, не то отбивает — но вместо помощи я наговорил ему множество сентенций о любви вообще и он, надравшись в лоск, уехал»; вот отклик на очередную статью И. Лежнева — оппозиционного литкритика, высланного из СССР в 1920-е годы, затем вернувшегося и верой-правдой служившего Сталину: «У Карко (помните его книгу „От Монмартра до Латинского квартала“) спросили, какая разница между дешевыми и дорогими парижскими девушками. „Дорогая девушка, — это девушка дешевая, которая только постарела“, — ответил он. Смысл этой чудесной фразы имеет прямое отношение к Исаю».
899
Иванов.
900
Вильям Иванович Сваакер — герой повести Федина «Трансвааль» (1925–1926), владелец мельницы, кулак.
901
Владимир Петрович Ставский (1900–1943) — прозаик, после смерти Горького генеральный секретарь ССП.
Однако при случае Павленко умел и порадоваться чужому успеху, работе («Читали ли вы „Наполеона“ Тарле? Вот уж много лет не читал такой умной, крепкой, строгой книги. Просто замечательно»; «Говорят, что-то написал Бабель. Не верю, но очень хочется поверить. Остальные ни черта не делают — строят дачи и состоят на пенсии в „Литфонде“» — 11 марта 1936; «Был тут у нас в гостях у Союза Зощенко. Принимали горячо, по-моему, он остался доволен» — 23 апреля 1938) и счастью друзей («У Ивановых — событие. Встал Кома [902] . Правда, встал — форма превосходной степени. Он встает на костыли и касается земли здоровой ногой, да и то минут 5–10, а затем слабеет и ложится. Но и то уже здорово» — 7 июля 1937), пережить чужую тревогу («Виктор Шкловский просил тебе передать, что плох совсем Тынянов, болен, расклеился морально, ложится в московскую клинику, падает на улице — эти цитаты из письма Виктора. Он очень испуган за него») и горе («Умирает Ал. Малышкин. Рак легких. Страшно жаль его. Простой, скромный, интересный и талантливый» — 23 апреля 1938), посочувствовать друзьям («Видел в Коктебеле Зощенко. Он рассказал, что ты один, жена на Кавказе, и я представил тебя в одиночестве квартиры, перед взбесившемся радио» — 1936), вникнуть в их неприятности («С пьесою Форш, ка-жет-ся, — беда. Впрочем, еще не ясно»; «Как Ольга Дм.? Я писал ей, просил еще экземпляр пьесы, — не отвечает. Дело с „Камо“ плохо, хотя проблески надежды еще имеются»; «Привет Ольге Дмитриевне. Я ее так и не увидел в Москве, днюя и ночуя на процессе» — январь 1937), просто вздохнуть на очевидную несправедливость (так, прочитав в «Правде» статью «Сумбур вместо музыки», он пишет Слонимскому: «Как чувствует себя Шостакович? О-хо-хо!»).
902
Так звали в семье Ивановых сына — Вячеслава Всеволодовича (р. 1929), будущего филолога.
В письмах жене писателя И. И. Слонимской Павленко более откровенен, даже исповедален: «А вообще я очень устал жить. Мне неинтересно и не для кого. Человек сухой, я очень любил Ирину. Теперь живу как во сне. Книгу пишу по привычке. Но все мои беды, вместе взятые, я думаю, хороши тем, что скоро доконают меня. Видно, я кончился. Каждый живет, сколько может. Сейчас у меня нет никакой воли жить. Я и не знаю — болен ли я, схожу с ума или просто устал» — 18 июля 1936. «Я, действительно, зеленой крокодилой бегаю по Москве, кончая монтаж фильма, и давно не был даже в Переделкине. Затем измотала „слава“. Я даже перестал болтать. Произвожу впечатление скучного человека». — 12 января 1937. «Мне хочется писать прекрасно и сильно, но чтобы я оказался в силах это сделать — мне нужно сильно и очень честно, и очень мужественно полюбить. (…) Прочел, что написал — глупо. Ну, ладно. Я уж не так и умен на самом деле, чтобы стоило позировать в письмах». — апрель 1938.