Судьбы Серапионов
Шрифт:
…Письмо Эренбургу переслала в тот же день в „Москву“; там же остановился и Груздев — контузия у него, конечно, была, до сих пор голова болит…. Коля <Тихонов> улетел в Ленинград, Илья Александрович <Груздев> и Инбер тоже летят и обратно после 10-го, Фадеев сейчас еще болен…. Лиза <Полонская> пишет мне часто из-под Молотова — вот она и сообщила о приезде ленинградцев туда. Сейчас еще в Москве Анна Радлова, но у нее воспаление легких, так что тоже у меня не была, только изредка от нас звонит…
С Любой Эренбург часто беседуем по телефону, изредка она заезжает, все Ваши приветы и письмо передала. Илья Григорьевич работает, как целая фабрика, но стал за последние недели уставать. Удивительный он молодчина. Писала ли я Вам, что фронтовики ему пишут? „Всю газету скурили, Эренбурга никогда“ [791] . Его выезды на фронт — триумфы… Знаете ли Вы Савича? Знаете ли, что Федин и Пастернак написали каждый пьесу? Напишите мне адрес Форш, что она?»…
791
Речь идет о том, что фронтовики (как и партизаны) сохраняли газетные статьи Эренбурга, который был исключительно популярен в Красной армии в годы войны.
В конце войны Никитину удалось вернуться в Ленинград. Там в начале 1945 года он получил письма от Слонимского, у которого были некоторые сложности с возвращением в Питер; Слонимский находился уже не в Молотове (Перми), а в Москве, но проезд в Ленинград все еще требовал спецразрешения. Тут Слонимский и вспомнил о ленинградских братьях-писателях:
Я пишу одновременно Прокофьеву [792] , Форш, Зощенко. Прошу заблаговременно обеспечить меня, Дусю [793] , Сережу [794] разрешеньями на выезд в Ленинград. Ленинградский Союз <писателей>, если захочет, сможет это сделать. Прежние разрешения аннулированы, недействительны и вряд ли будут восстановлены, надо выхлопатывать новые. Об этом я и прошу. Дуся об этом только и мечтает, я тоже хочу вернуться. В Ленинграде видней, как это получше сделать… Я говорил здесь об этом с Прокофьевым и Кожемякиным, они обещали мне сделать все необходимое — но я прошу проследить, напоминать, а то опять я застряну.
Вот и все в сущности. Думаю, что ленинградское правление в нынешнем его составе поможет нам вернуться в Ленинград. Привет тебе и Рене Ароновне!
792
Поэт А. А. Прокофьев с 1945 г. был первым секретарем Ленинградской организации Союза писателей СССР.
793
Ида Исааковна Слонимская (урожд. Каплан-Ингель; 1903–1999) — жена М. Слонимского.
794
Сергей Михайлович Слонимский (р. 1932) — сын М. Л. и И. И. Слонимских, композитор.
3 марта 1945 года, получив от Никитина письмо о ходе дел, Слонимский написал ему снова:
спасибо тебе за хлопоты. Будем ждать теперь, когда прибудут вызовы. Пожалуйста, сообщай как о ходе всех этих дел да и вообще хочется побольше знать о Ленинграде.
Москва похоронила Толстого. Хотя он был болен давно — все же неожиданно. Накануне умер Осип Брик [795] . Таковы печальные события.
В общем к лету вернемся домой. Дуся просит Ренэ Антоновну
Привет Рене Антоновне. Обнимаю!
795
О. М. Брик скончался в Москве 22 февраля 1945 г.
Через шесть дней Слонимский написал еще одно письмо, на сей раз не деловое — он узнал о гибели сына Никитина от первого брака:
только что узнали мы о гибели Вовы, ужасная весть очень потрясла нас. Мы с Дусей выражаем тебе самое горячее сочувствие.
Еще так недавно, в Молотове, мы часто встречали Вову. Помним, как отправился он в военную школу и как горестно знать, что он погиб.
Желаем тебе душевных сил пережить это горе.
Обнимаем, целуем тебя
В Ленинграде Никитин возобновил работу в журнале «Ленинград» (его ответственным редактором в 1944 году стал поэт Борис Лихарев); часть редакционной работы с авторами легла на плечи Никитина — в частности, переписка, иногда это было радостно. Такой радостью для него стало и возобновление контакта с Борисом Пастернаком (их знакомство было давним, московским — пильняковской еще поры), летом 1945 года Никитин отправил Пастернаку открытку в связи с его переводами, которые шли в «Ленинграде». Вот ответное письмецо Пастернака:
Большое тебе спасибо за милую открытку. Это тоже — записка, а не письмо. В виде исключения (?!) деньги как раз сейчас нужны до зарезу. В городе часто бывает Зина, на её имя их и надо перевести, хорошо бы телеграфом. Адрес: Москва 17, Лаврушинский 17/19, кв. 72, Зинаиде Николаевне Пастернак.
Обо всем этом недавно писал Лихареву, может быть, он уже передал тебе. Не скупитесь. Я Вам все отработаю не только переводами всяких важных юбиляров [796] , но, может быть, и своей собственной прозой [797] . Очень хочу прочесть твои рассказы [798] , страшно рад неожиданности, что дела идут через твои руки и крепко обнимаю тебя.
Рукопись „Отелло“ была не абсолютно окончательной, после неё были исправленья, я нуждался в корректуре и писал об этом Лихареву, но все равно, чорт с ним (с отрывком) [799] .
Поторопи деньги.
Искренне твой
796
Пастернаковские переводы стихов Тараса Шевченко (к 130-летию со дня рождения) и Николоза Бараташвили (к 100-летию со дня рождения) были напечатаны в № 19/20 и № 21/22 журнала «Ленинград» за 1945 г.
797
Пастернак имеет в виду замысел большой своей прозы, к осуществлению которого он приступил зимой 1945/46 годов (роман «Доктор Живаго»).
798
Речь идет о подписанном к печати 9 августа 1945 г. сборнике Никитина «Рассказы разных лет» (15 рассказов 1941–1945 гг.).
799
Отрывки из пастернаковского перевода «Отелло» были напечатаны в № 13/14 «Ленинграда» за 1945 г. под заголовком «Из новых переводов Б. Пастернака» с предисловием Б. Кржевского.
800
РГАЛИ. Ф. 2575. Оп. 1. Ед. хр. 326.
Ровно через год решением ЦК ВКП(б) журнал «Ленинград» был закрыт, а второму питерскому журналу — «Звезда» — изменили состав редакции. Так бывший Серапион Николай Никитин лишился своих редакционных постов.
Замятин в архиве Слонимского
В 1922 году были сказаны слова о влиянии Евгения Замятина на Серапионов, звучали они политическим предостережением молодым. Бывший синдик Цеха поэтов, круто присягнувший большевикам, Сергей Городецкий, назвал Евгения Замятина попросту «руководителем группы» Серапионов, руководителем, который «передает своим ученикам свою квель и плесень идеологическую» [801] . Эту роль Замятина подчеркнул и сам Лев Троцкий (применительно к литературной группе «Островитяне», близость которой к Серапионам проявилась в их намерении стать Серапионами, и главный «островитянин» Николай Тихонов в Серапионы был принят). Так вот Троцкий написал (куда корректнее Городецкого, потому что ему не надо было доказывать верности новому режиму): «Замятин как бы создан для учительствования в группах молодых, просвещенных и бесплодных островитян» [802] . Развернуто эта мысль была аргументирована в октябре 1922 года А. К. Воронским: «Замятин определил во многом характер и направление кружка серапионовских братьев… От Замятина — подход к революции созерцательный, внешний» [803] .
801
Известия. 22 февраля 1922; Замятин в письме Воронскому написал о Городецком и ему подобных: «С этими, вчера голосившими „Боже царя“, а нынче „Интернационал“ — я просто и разговаривать не стану» (De visu. 1992. № 0. С. 14).
802
Правда. 19
803
А. Воронский. На стыке. М.; Пг., 1923. С. 74–75.
Напомню, что роман «Мы» к тому времени уже был написан, и политическое лицо Замятина для большевистской власти определилось. Наиболее активно опасался, что политический ярлык «замятинщины» к нему прилипнет, Н. Никитин [804] . Лунц о такой опасности писал Федину не без иронии, рассказывая в письме из Гамбурга о своей новой пьесе «Город правды»: «Я уж знаю, что Воронский скажет: „Подозрительно“. Посвящается Евгению Ивановичу. Это тоже подозрительно, придется изъять» [805] . А Слонимский в письме Воронскому на всякий случай оговаривал свою независимость: «Рассказы, о которых я говорю, — не под Пильняка, не под Замятина, не под кого» [806] .
804
Об этом Никитин писал А. Воронскому — подробнее см. в главе «Почта брата-ритора».
805
Вопросы литературы. 1993. № 4. С. 246.
806
Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. Литературное наследство. Т. 93. М., 1983. С. 561.
В книге «Горький среди нас», за которую Федина крепко били и, похоже, отбили навсегда охоту писать с недостаточной оглядкой на цензуру и политические обстоятельства дня, о Замятине написано достаточно много и выразительно [807] . Чувство пиетета Федина, человека осторожного, очевидно; он пишет про Замятина — «писателя изысканного, однако с сильными корнями в прошлом русской литературы» [808] ; «Он оставался гроссмейстером литературы. Чтобы стать на высшую писательскую ступень, ему недоставало, может быть, только простоты». Об учительстве Замятина столь же определенно: «Замятин был вообще того склада художником, которому свойственно насаждать последователей, заботиться об учениках, преемниках, создавать школу». Однако в воспоминаниях Серапионов, писавшихся в куда более либеральные времена, сколько-нибудь развернутых суждений и свидетельств о Замятине нет. Его имя мельком упоминает Елизавета Полонская в неопубликованных еще «Встречах» [809] , а в написанном «в стол» каверинском «Эпилоге» дело ограничивается одним политически заостренным абзацем с похвалой роману «Мы» (его Замятин написал, «с необычайной прозорливостью предсказав основные черты тоталитарного государства») и статье «Я боюсь» [810] . В «Книге воспоминаний» М. Слонимского [811] имя Замятина вообще не встречается, хотя в большой главе «Старшие и младшие» (где есть Пяст, Шкловский, А. Волынский, Шагинян, Мандельштам, все Серапионы, Горький, Куприн, Шишков) Замятину появиться бы самое место. Характерно, что спонтанно написанные Слонимским воспоминания о Пильняке встретили укор в письме Федина, к тому времени безнадежно закосневшего, — он язвительно усмотрел в них «дань нынешнему дню», так что автору пришлось заверять сановного патрона в том, что дружбы с Пильняком не было и в периодике главка о Пильняке не появится [812] . (Тут необходимо напомнить, что для переживших погромную литкампанию 1929 года имена Пильняка и Замятина остались политически слитными, с той лишь разницей, что расстрелянного Пильняка реабилитировали сразу после XX съезда КПСС, а политический запрет на умершего своей смертью в эмиграции Замятина сняли лишь в конце 1980-х годов).
807
Отметим, что при переиздании «Горького среди нас» в томе 9 Собрания сочинений Федина в достаточно либеральном 1962 году все написанное о Замятине было изъято за исключением нескольких фраз: «Горький хвалит талант Евгения Замятина и его ум» (С. 159–160), о вечере у профессора Грекова, где «с улыбкой отдыхающего сатира посасывает мундштучок Замятин» (С. 248), и что Серапионами «отлично был изучен иронический Замятин» (С. 277).
808
Здесь и далее книга Федина цитируется по тому 10 его Собрания сочинений (М., 1986. С. 73–74).
809
В главе «Студия „Всемирной литературы“» второй части воспоминаний Полонская, говоря о четырех отделениях студии, упоминает Е. И. Замятина как главу отделения прозы.
810
В. Каверин. Эпилог. М., 1989. С. 46.
811
М. Слонимский. Книга воспоминаний. М., Л., 1966.
812
«Твое письмо убедило меня окончательно, — писал Слонимский Федину 28 марта 1965 г., — в правильности моего намерения не печатать очерк о Пильняке оторвано от книги. Надеюсь, что в книге он найдет необходимое окружение, его обступят другие люди и голоса. Я не предполагал писать о Пильняке, ибо знал его отдаленно и дружеской близости у нас действительно не было. Но внезапно он вспомнился мне, живой, такой, каким я его знал, и тут я неожиданно, с маху выписал его, как умел» (ЦГАЛИ СПб. Ф. 414. Оп. 1. Ед. хр. 32. Л. 24).
В архиве М. Л. Слонимского, хранящемся в ЦГАЛИ СПб, нет ни писем Замятина, ни заметок о нем; однако в переписке имя Замятина встречается, и соответствующие сюжеты небезынтересны как для биографии Замятина, так и для представления об отношении к нему в среде совписателей-современников (Серапионов и их окружения).
Первый по времени сюжет относится к аресту Е. И. Замятина в Петрограде в ночь с 16 на 17 августа 1922 года (Замятин был помещен сначала на Гороховую, а затем в тюрьму на Шпалерной; по иронии судьбы в ту самую галерею, где он сидел в 1905–1906 годах в качестве большевика). Целью этого ареста, по-видимому, была готовившаяся высылка крупных российских гуманитариев, которых власти считали своими явными противниками, за пределы страны. 17 августа в расписке, адресованной ОГПУ, Замятин заявил: «Добровольно изъявляю согласие уехать на свои средства в двухнедельный срок в Германию» [813] . В тот же день начальник Особого отдела и член президиума ОГПУ Генрих Ягода [814] распорядился освободить Замятина, а заместитель председателя ОГПУ Иосиф Уншлихт это распоряжение аннулировал [815] . Замятин был освобожден из тюрьмы лишь 9 сентября, видимо, благодаря энергичным усилиям А. К. Воронского и Б. А. Пильняка [816] , хлопотавших у Л. Б. Каменева. Борьба против высылки Замятина, организованная его друзьями, возможно и против его тайного намерения уехать из России, продолжалась, потому что в феврале 1923 года намерение выслать Замятина возникло вновь [817] ; наверное, существенной для невысылки оказалась организованная Пильняком встреча Замятина с Л. Д. Троцким [818] .
813
Г. Файман. И всадили его в темницу // Русская мысль. Париж, 1–7 февраля 1996. № 4111.
814
Г. Г. Ягода стал заместителем председателя ОГПУ в 1924 г.
815
Г. Файман. Указ. соч.
816
Е. И. Замятин. Письмо А. К. Воронскому / Публикация А. Ю. Галушкина // De visu. 1992. № 0. С. 14, 17.
817
См. «Автобиографию» Замятина в: Е. Замятин. Я боюсь. М., 1999. С. 5.
818
Б. Андроникашвили-Пильняк. Два изгоя, два мученика: Б. Пильняк и Е. Замятин // Знамя. 1994. № 9. С. 129.