Судный день
Шрифт:
В ремесленных мастерских всех пятидесяти городов еще со времен Манучехра Справедливого висели небесного цвета звездные стяги - когда-то такой стяг принесли с собой из Багдада в Рум воины-ахи, спасаясь от меча халифата. У них, у тех воинов-ахи, были быстрые кони и острые мечи. Собрав под свои стяги городских ремесленников, они объединялись вокруг какого-нибудь султана, который обещал принять их учение и следовать ему в своей политике, и вскоре воины-ахи, превратившись из поборников истины в дворцовых вельмож, теряли свое лицо и забывали о цели. На память о том отряде воинственных ремесленников остались лишь небесно-звездные знамена, слово "ахи" - "брат мой" да мечта о справедливом правителе в едином государстве.
Дербентские родственники Ибрагима, разнося окрест
Со слов мовланы Махмуда, когда Див, захватив после Исфагана Тебриз, Армению и Кахетию, спустился вниз по Куре и разбил стан в Карабахе, вблизи Барды, Высокий меджлис в Гюлистанском дворце во главе с Гёвхаршахом испросил у Ибрагима позволения перекрыть врагу дороги и готовиться к войне, а кази Баязид предложил срочно приступать к оборонным работам и переселиться всем двором в военную крепость. Но Ибрагим не принял предложений наследника и главного визиря. Напомнив о печальной участи султана Ахмеда Джелаири, который решился противопоставить силе Тимура свою силу, и кровавой развязке в Тебризе, Ибрагим сказал: "Я сам пойду к нему. Если он умный человек, то услышит меня, а если не услышит, то смертью своей я спасу Ширван от погрома. А мечту нашу исполнит мой наследник, когда наступит час..."
Мовлана Махмуд, Ключ от врат Дива, рассказывал, что Высокоименитый действительно поехал один, без охраны, и с неслыханной смелостью сказал, стоя в Белом шатре пред очами Дива: "Сверх даров всяческих я принес тебе свою голову. Хочешь - секи, а хочешь - оставь, дабы служила тебе верой и правдой".
"Ты первый правитель, который разговаривает со мной как правитель, ответил ему Див.
– Скажи, какую ты мне можешь службу служить?" С того и начался разговор, завершившийся договором о союзе.
Вот как знал эту историю Фазл, и это была истинная история.
Но в прошлом году, как сообщал мовлана Махмуд, когда Див, преследуя султана Ахмеда Джелаири, шел на Багдад, Высокоименитый готовился к новой встрече с ним, и встреча не состоялась, потому что Мираншах, опередив Высокоименитого, донес отцу о том, что Ширван стал очагом хуруфитов. и Див велел передать шаху, что примет его лишь после того, как на деле убедится, что шах не покровительствует хуруфитам, как то утверждает наследник.
Мовлана Махмуд собственными глазами читал ответное письмо Высокоименитого и, запомнив его до словечка, пересказал его Фазлу. И Фазл понял из того письма, что Высокоименитый, если не спасут его смелость и цепкость ума, чтобы оправдаться и спастись, может принести
"Шахиншах должен знать, что наследник Мираншах несведущ в политике, я держу хуруфитов не под крылом, а в клетке, и жду того часа, когда наследник Мираншах обнаружит девять очагов хуруфитов в девяти городах своего улуса, писал Высокоименитый Диву.
– Если наследник сможет довести свое дело до конца, то я в Ширване, нисколько не остерегаясь хуруфитов, в течение дня прихлопну дверцу клетки и, если наследник пожелает того, помогу ему арестовать самого Фазлуллаха".
После этого письма Див и послал с Багдадской дороги распоряжение наследнику найти и уничтожить девять очагов хуруфизма в девяти городах, арестовать с помощью ширваншаха Фазлуллаха и казнить его перед крепостью Алинджа.
Погромы мечетей и святых мест взамен очагов хуруфизма, предание огню и мечу сотен тысяч правоверных мусульман взамен мюридов и халифов Фазлуллаха, яростный въезд в Шемаху в ответ на короткое, ясное письмо Ибрагима, в котором он просил наследника дождаться весны, избиение багадуров-джагатаев и, наконец, надругательство над дочерью верного шейха Азама послужили наилучшим доказательством словам Ибрагима о том, что Мираншах "несведущ в политике". Доверие Дива к союзнику возросло. Хотя его несколько поколебал ложный заговор в шахской мечети, равно как и подкинутая па поле боя шапка, особенно же задержка с арестом Фазлуллаха, Высокоимснитый, был уверен Фазл, снова выйдет дел и невредим, потому что в руках его - решение о сдаче Фазла за подписями семи халифов и достоверный факт, что Фазлуллах своими ногами идет на встречу с ним в назначенном месте. Едва Дервиш Гаджи, приняв поводья коня Всадника вечности, проведет его в назначенное место, как Высокоименигый немедля пошлет к Диву гонца с сообщением, что "дверь клетки захлопнута" и что Фазлуллах в руках его, и тогда можно будет приступить к "делу счастья", обезвредить вооруженный отряд и отвести угрозу погрома от мюридов.
Думая так, одиноко ехал Фазл в ночи, и когда в темноте ущелья меж Малхамом и Шемахой раздалось чирканье кремня, высекающего огонь, и засветился факел, не усомнившись ни на миг, что это Дервиш Гаджи подошел принять повод его коня, он спешился.
Но вместо Дервиша Гаджи он увидел своих мюридов, преградивших ему дорогу сплошной белой стеной.
Это было бедствие. Как случилось, что мюриды снова встали на его пути? Как ему пройти сквозь эту стену? Что сказать им, кроме того, что уже было сказано на сходе?
К ногам его вдруг камнем упал человек. Фазл услышал рыдания и стенания. Фатьма, наследница его духа, растянувшись на сырой земле, обвила руками ноги отца и терлась лицом о его башмаки.
– Не пущу тебя, не пущу!
– говорила она сквозь рыдания.
Ни мюриды, обычно сопровождавшие ее, ни гасиды не могли оторвать ее от ног Фазла и поднять с земли.
Фазл стоял, стиснув зубы и закрыв глаза. В течение двух лет после решения халифов об отлучении Фатьмы он редко видел дочь и, слыша от нее только колкости, полагал, что она разлюбила его. И любовь эта, валявшаяся сейчас в грязи и тершаяся об его башмаки, больно пронзила ему сердце. Фазл не мог припомнить, в чем и когда за весь последний год он проявил отцовскую заботу о своих сиротах. Двое малышей, Нуруллах и Гняседдин, и достигшие зрелости, но такие же, как их старшая сестра, хрупкие Айша и Исмет, все четверо они рыдали сейчас голосом Фатьмы и взывали к его отцовскому сердцу: "Не ходи, не бросай своих сирот!"
И всем существом своим ощущая, что мольба эта сильнее всего и даже того, что зовется волей Хакка, Фазл стоял недвижно, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не нагнуться и не поднять ее с земли, ибо, если он обнимет и прижмет ее к своему сердцу, у него уже не достанет сил расстаться со своими детьми.
И вот он стоял, стиснув зубы и закрыв глаза, а Фатьма билась в рыданиях у его ног до тех пор, пока мюриды не разжали ее ослабевших рук, оторвали от отца, подняли и увели.
И тут Фазл, весь еще во власти ее стенаний, расслышал голос своего лекаря, дервиша Гасана, доносившийся как из-за дальних гор.