Судный день
Шрифт:
Ибрагим, как ни искусно умел владеть своим лицом, не смог скрыть изумления и досады. И хуруфиты, и тимуриди посвящены в глубочайшие тайны дворца Гюлистан. Каким образом? Всего несколько доверенных лиц замешано в них... Ибрагим через плечо посмотрел на сына. Гёвхаршах подошел и поклонился.
– Во дворце измена, шах мой, - сказал он.
– Переодетые люди Мираншаха тайно прибыли в Шемаху к кому-то из твоих вельмож, который укрывает их и обещал им выдать
Фазла.
Ибрагим напряженно думал. Сам он добился свержения Кесранидов не только силами повстанцев, но и с помощью сговора с приближенными Хушенка, их, стало быть, предательства по отношению к своему законному государю. Это они впустили в Шемаху за два-три дня до восстания
"Моя крепость - в сердцах моих подданных. Если они сохранят мне верность, то незачем бояться открытых ворот".
Использовав некогда предательство как орудие достижения власти, Ибрагим более всего на свете стал опасаться измены. И если одной из причин его чрезмерной осторожности была привычка, вошедшая ему в кровь с младых ногтей, то другой - был страх измены. Вот почему, когда сын сообщил ему, что кто-то из вельмож оказывает Мираншаху тайные услуги, он весь покрылся холодной испариной, В тайном совете, по подготовке покушения кроме него и наследного принца участвовали еще трое: кази Баязид, шейх Азам и гаджи Фиридун, правитель Баку. Кази Баязид отпадает: он скорее усомнится в себе, чем в своем старом учителе. Остаются, следовательно, двое - гаджи Фиридун и шейх Азам. Кто изменник?
Ибрагим редко виделся с гаджи Фиридуном, но, представив себе его маленькие, вечно хмельные глазки, в которых светилось столько преданности, обожания и готовности верного слуги, нежданно вознесенного покровителем на высокий пост, исключил и его. Значит, шейх Азам?! Когда после заключения договора эмир Тимур отозвал принца Мираншаха, временно назначенного наместником Ширвана, из Шемахи, все во дворце возрадовались оказанному шаху знаку полноправия и полновластия. Один лишь Ибрагим не обольщался. Какая в наместнике нужда там, где полным-полно дервишей-хабаргиров?
В тот день, когда наследник Мираншах покидал Шемаху, из всех семи караван-сараев, расположенных вокруг города, высыпали толпы дервишей и устремились вслед за принцем, подбрасывая в воздух свои островерхие треухи, пронзительно выкрикивая "йа-гу! Иа-гу!" - "О аллах! О аллах!" и бросаясь под копыта коню, чтобы подобрать золотые и серебряные монеты, которые пригоршнями швырял им принц. Проводив его до берега Куры, дервиши-хабаргиры вернулись в Шемаху.
Ни для кого не составляло тайны, кем были эти люди в недавнем прошлом, ибо их покалеченные руки и ноги, шрамы - следы боевых ран - свидетельствовали красноречивее слов. И ходили они не с дервишеским посохом, а с батганом орудием смерти. Перепоясанные вощеным арканом, к концу которого привязывался свинцовый шар величиной с кулак, они, заполонив базар, разматывали его и, вращая с невероятной скоростью наконечником в воздухе, диким улюлюканьем распугивали базарных старост, вспарывали чувалы и тюки купцов, наполняли свои бездонные кожаные мешки доверху орехами, фундуком, хурмой, суджуком, и, жуя свою добычу, слонялись по улицам города и выкрикивали "Йа-гу! Иа-гу!". Крик этот был гласом неписанных законов эмира Тимура и власти его наследника Мираншаха, которую он оставил по себе.
В дни праздника новруза, коронации, жертвоприношения, мовлуда - дня рождения пророка Мухаммеда, разговення после оруджа - великого поста дервиши-хабаргиры набивались во дворец Гюлистан, роились вокруг шахской, мечети и в кельях резиденции садраддина. И, наблюдая, как покорно прислуживали мюриды шейха Азама этим пришельцам с батганами, Ибрагим сполна ощущал тяжесть нависшей над головой чуждой власти и, не смея прогнать их, молча сносил свое унизительное
И что же, выходит, потворствуя сближению садраддина с дервишами-тимуридами, шах взращивал в своем дворце измену? Неужто шейх Азам?! Неужто Ибрагим стал так непроницателен, ослеп до такой степени, что не видит того, что творится у него под носом?!
Ибрагим посмотрел на послов Фазла и перевел взгляд на продолговатое стрельчатое окно молельни. Сильнейшее волнение разрывало его надвое. Ему одновременно хотелось и броситься к шейху Азаму, чтобы рассеять свои сомнения или уж укрепиться в них, и выслушать послов. Смутное подозрение приковало его внимание к Насими.
– Измена заложена в природе человека, - с гневом, которого никто прежде за ним не замечал, сказал послу шах.
– Я допускаю, что мой подданный мог сообщить обо всем Мираншаху. Но кто же сообщил вам?
Насими был совершенно спокоен.
– Мюрид Фазла, шах мой, - ответил он.
– Мюрид Фазла сидит в резиденции Мираншаха?
Насими улыбнулся своей удивительной, располагающей улыбкой.
– Мюрид Фазла сидит пред очами самого эмира Тимура, - ответил он. И понял наконец, что шах выслушает его. Намаз пред высоким минбаром свершится.
4
Мраморную площадь венчал уголок прохлады с бассейнами, в центре которых били фонтаны, вокруг росли кипарисы, кусты роз и сирени. Каменная ограда с железной дверью отделяла уголок прохлады от площади перед зданием диванханы, где помещались судилище и канцелярия. От остальных дворцовых строений здание диванханы отличалось суровой архитектурой: серые стены из нетесаного камня, колонны, законченные денно и нощно горящими факелами до черного лоска. Внутреннее убранство помещения некогда составляло собрание развешанных по стенам наследственных золотых и серебряных мечей Кесранидов, их луков и стрел, арканов, тростей с дорогими набалдашниками, павлиньих, фазаньих и журавлиных перьев, военных и охотничьих трофеев. В верхней части зала за тончайшим кружевным занавесом, ниспадающим с двух золотых опор, на высоком серебряном троне восседали Кесраниды.
Ибрагим, вступив сюда после свержения Кесранидов, первое, что сделал, сорвал кружевной занавес и бросил к ногам повстанцев. "Ваш шах не станет разговаривать со своими подданными через завесу", - сказал он и приказал перелить золотые опоры в динары, сдать серебряный трон в казну, а взамен поставить простой деревянный, без всяких украшений. Этот трон стоял теперь под знаменем эмира Тимура - зеленым с серебряным полумесяцем. Кроме него стояло несколько сундуков и подставок для книг и письменных принадлежностей; от трона до порога были расстелены ковры, вдоль стен на коврах тюфячки.
Когда Ибрагим вошел сюда в сопровождении телохранителей, осветители, никак не ждавшие его в послемолитвенный час, который шах, как было известно во дворце, проводил обычно в молельне или в покое уединения, очень растерялись и засуетились, зажигая двухфитильные керосиновые светильники, свисавшие с потолка на тонких цепях, и свечи в шандалах, стоящих вокруг трона. Ибрагим нетерпеливым движением руки прогнал их. На пороге диванханы и на нижних ступенях винтовой каменной лестницы показались оруженосцы в шлемах и броне, но шах им тоже сделал знак уйти. Прогнал он и гуламов, юных прислужников. Каждая пара глаз и каждая пара ушей казались сейчас Ибрагиму глазами и ушами предателей, и поэтому, оглядевшись и убедившись, что, кроме Гёвхаршаха, телохранителей и двух верных гуламов, слившихся с тенями колонн, в диванхане никого не осталось, он разрешил подойти послам, которые, сняв башмаки, ждали в глубине зала.