Судный день
Шрифт:
– Следовательно, Фазлуллах против Корана!
– воскликнул шах...
– Существующего, шах мой! Против существующего Корана. Фазл возвращает человека к истине, которая была задолго до Мухаммеда, Иисуса и Моисея. Признаки бога в форме букв начертаны на лице человеческом. Поэтому, говорит Фазл, формула единого бога - это ложь. Не будь рабом лжи, говорит Фазл. Ибо бог есть ты сам.
Ибрагим резко поднялся и хлопнул в ладоши. Появившиеся мгновенно гуламы по знаку шаха оттащили в сторону большой красный ковер, подняли тяжелую железную решетку, под которой посреди каменного пола зиял черный провал, и, спустившись по каменным ступеням, Ибрагим оказался в сыром затхлом подземелье, расположенном под великолепной мраморной площадью, на перепутье расходившихся лабиринтом петляющих ходов; один из этих ходов вел в темницу.
ВЕРА
5
Лечебный центр Малхам, расположенный в Ширване повыше Шемахи, на опушке горного леса, сбегающего вниз, на равнину, по берегу реки Гирдиман, был известен
Шла молва, что лечебница и караван-сарай построены более двух с половиною веков тому назад во времена Манучехра, который послал в Малхам дворцового лекаря и открыл там медресе, для работы в котором пригласилмедиков и фармацевтов из Гянджи и Тебриза. Под присмотром и с помощью опытных знатоков ученики собирали на горных склонах и в ущельях цветы и травы и учились приготовлению целебных снадобий. По преданию, в Малхаме лечились ширваншахи, их семьи, дворцовая знать. Сюда, проделав долгий путь на лошадях и верблюдах, съезжались недужные и хворые из Рума, Рея, Исфагана, Хамадана и даже Багдада.
Некогда белоснежные, мрамороподобные стены лечебницы пожелтели от времени и внизу поросли мхом. В центре просторного двора лечебницы, выложенного тесаным камнем, стоял круглый бассейн с прозрачной, как роса, проточной водой. Никто не знал, откуда она поступает и куда утекает. Во двор же выходили и кельи наземного этажа, в которых могли селиться все, без разбору, пришельцы и странники. Под ними же, в подземных кельях, жили с особого разрешения главного лекаря. В тех кельях, в оглушительной тишине подземелья, непрерывно звучала легкая мелодия. Она доносилась из стен, в которых была проложена система глиняных кувшинов с постоянно журчащей проточной водой. Это журчание и создавало утешную иллюзию музыки. В мелодичных подземных кельях помещались душевнобольные. Кельи соединялись с мечетью подземным ходом. По утрам, пробудившись ото сна, душевнобольные, с закрытыми густой вуалью лицами, в сопровождении лекарей шли в мечеть, где служитель, тоже с закрытым вуалью лицом, служил с ними утренний намаз. После молитвы их разводили по кельям. Душевнобольные могли выйти на свет и увидеть человека лишь после полного излечения, до тех же пор им был запретен солнечный свет и человеческий лик.
Среди окрестного населения ходило предание, что подобная лечебница с поющими кельями некогда существовала в древнем Пергаме. Некий завоеватель уничтожил чудесную лечебницу вместе с Пергамом, но молва о поющих кельях, исцеляющих болезни души, дошла до Ширвана, и здесь, неподалеку от Шемахи, на горном склоне появилась Малхамская лечебница с такими же, как в Пергаме, поющими кельями. Своей громкой и далекой славой Малхамская лечебница обязана была именно этим поющим кельям.
Сюда на излечение приезжали царствующие шахи и султаны, иерархи и старцы, купцы и ангелоподобные красавицы, по разным причинам потерявшие душевное равновесие и сон. Излечившись от недуга, они в последний раз проходили подземным ходом из кельи в мечеть, а оттуда выходили на свет божий. Прощаясь, раздавали, по обыкновению, свое золото и серебро, оделяя им в первую голову калек - дервишей и сеи-доз, толпившихся возле мечети, затем своих лекарей, их учеников и подручных, священнослужителей и служек. Наконец, они обходили окрестные дома, оставляя там свою богатую одежду, а взамен получая какие-нибудь лохмотья. С годами Малхам превратился в святое место, сюда шли паломники со всего света. Что же касается коренного, малхамского населения, то о нем в Ширване и Азербайджане и еще дальше - в Иране и Руме шла молва как о чистом, твердом в вере и счастливом роде сеидов, потомков пророка, созданных аллахом в лучшие часы душевного состояния.
Шейх Азам, муфтий Шемахи и садраддин Ширвана, происходил из этого рода счастливцев и божьих избранников. С раннего детства, как положено детям в семьях сеидов, он затвердил наизусть Коран и, подросши, стал чтецом - служкой, затем муллой в медресе, мукеббиром - руководителем намаза - в больничной мечети. До пятидесяти лет он пятикратно в день, закрыв лицо вуалью, молился с душевнобольными об их скорейшем излечении. Счастье свое и назначение мукеббир, как, впрочем, и все малхамцы, видел в исцелении страждущих. Но был на совести мукеббира грех. Однажды, когда он навещал в келье больную девушку и она кинулась со слезами любви ему на шею, не устояв перед соблазном, он не справился с собой и не отверг ее. Красавица излечилась от недуга, но по известным причинам не могла покинуть келью и, разрешившись в положенный срок девочкой, запеленала ее в сбою нижнюю рубаху и подала мукеббиру со словами: "Я назвала нашу дочь Шамс (Ш а м с - Солнце - ред), истинное же имя пусть ей даст аллах". Любимая умерла, оставив ему крошку дочь, и мукеб-бир ходил, закрыв лицо покрывалом, чтобы люди не видели проливаемых слез и пожелтевшего лица. Но люди поняли, что чистый духом и верный раб божий способен искупить свой грех страданием.
Когда ширванские повстанцы казнили Хушенка, садраддин Шемахи, приверженец фарсидской короны, вместе со своими мюридами покинул столицу
Визнрь визирей кази Баязид советовал шаху Ибрагиму искать кандидата на пост садраддина среди малхамских сеидов. По общему мнению шемахинской знати, председателем религии мог стать мукеббир Малхама. Наезжая в Малхам для отдыха и лечения, шемахинские вельможи заводили с мукеббиром разговор на эту тему, а купеческий голова гаджи Нейматуллах, любивший понежиться в одной из поющих келий, обращался к нему не иначе как "шейх Азам". Но высокое звание не радовало малхамского мукеббира и не оживляло его бледного, страдальческого лица. В народе уже давно его называли шейхом, а положение в Малхаме было верховным - шахи и султаны, принцы и вельможи клонили перед ним голову; красавицы ловили его руку, чтобы благоговейно приложиться к ней. В награду за исцеление ему подносили ларцы, наполненные доверху драгоценностями, изготовленными в далекой франкской стороне, и домик его при мечети с единственным минаретом уподобился сокровищнице, куда более богатой, чем иная шахская или султанская казиа; и это тоже ставило его выше любого иерарха.
Ибрагим, считавший, как и его знать, малхамского мукеббира наидостойнейшим претендентом на пост ширванского садраддина подсылал к нему своих людей выведать настроение мукеббира и его отношение к свергнутым Кесранидам и к шаху-землепашцу. Зная, что духовенство недолюбливает его и считает изменником, свернувшим с пути аллаха и религии, он не делал официального предложения и ждал, когда малхамский мукеббир сам, по собственной воле, явится к нему во дворец Гюлистан. Шейх же, не желая приобщаться к делам беспокойного, кровопролитного мира, который так увечил души людей, давал понять, едва с ним заводили речь о вакансии садраддина, что не намерен покидать своего святого и добродетельного уголка.
Но время непрерывных катаклизмов вытолкнуло и его из насиженного гнезда.
Однажды родственники шейха, сеиды, сообщили ему, что в Малхам собирается приехать тебризский султан Ахмед Джелаири. Гонец его, прибывший в Шемаху, сообщил, что после стычки с братьями за власть султан перенес душевное потрясение и жаждет отдохнуть, пообщаться с сеидами, повидаться с ширваншахом, после чего отправится навестить своих подданных в Нахичевани. Купеческий голова гаджи Нейматуллах, повидавший на своем веку свет и людей, сказал, что султану Ахмеду верить нельзя. "Это мешок с мясом, лишенный образа человеческого, неблагородный вероотступник, крадущий жен собственных вельмож", - говорил гаджи Нейматуллах. По рассказу его, отряд, составляющий личную охрану султана Ахмеда, самым разбойничьим образом грабит купеческие караваны на дорогах. Не исполнилось и года, как он сел на тебризский трон, а купцы уже обходят его столицу стороной. В Тебриз - центр мировой торговли, средоточие караванных путей - нынче караваны не идут; минуя его, следуют в Рум. Он и сам перестал ездить в Тебриз, сказал гаджи Нейматуллах, и уверен, что отдых и общение с сеидами - ложь, придуманная султаном Ахмедом для отвода глаз. Уж если этот мешок с мясом, всю жизнь свою проведший в обжорстве, пьянстве и похоти, сел в седло, то, значит, не без корыстной цели. Гаджи настоятельно советовал шейху и сеидам зарыть в лесу свои сокровища и на время покинуть Малхам. Шейх, выслушав родственников-сеидов и гаджи Нейматуллаха в своей келье, сказал убежденно, воздев руки к ее темному куполу: "Не постигнет беда того, кто уповает на всевышнего!" И, в подтверждение своей мысли, стал вспоминать вслух историю Ширвана, которая изобиловала вражескими нашествиями то хазар, то аланов, то монголов, то кыпчаков, налетавшими, как самум, и обращавшими цветущий край в сплошное пепелище. И, однако, с той поры, как справедливый шах Манучехр основал в Малхаме здравницу, никто из завоевателей не посягал на нее. Даже безбожники татары и те не осмелились приблизиться к Малхаму. Так неужто же султан Ахмед безверен до такой степени, что не побоится с кощунственной целью ступить в святой Малхам?
Проговорив до глубокой ночи, успокоив сеидов и отпустив их, шейх сунул под мышку молитвенный коврик, вышел из своей кельи при мечети, спустился в ущелье и углубился в густой лес.
Свершив омовение в ручье, журчащем среди плоских мшистых камней, он обратился лицом к Кыбле, преклонил колена в стал молить творца защитить людей от жестокости и алчности, от безвременных смертей и горечи разлук. Шейх молил всевышнего о мире и спокойствии для всего, что живет на земле, для человека и всякой твари, для муравья, чтоб не быть ему ненароком раздавленным под пятою человека, даже для змей и их детенышей.
Проговорив с творцом до рассвета, когда в первых лучах солонца засверкали алмазной росой травы и листья на ветвях, шейх напоследок помолился за упокой души переселившихся в лучший из миров, в том числе и за вечный упокой женщины, подарившей ему солнцеликую дочь, затем поднялся с колен, сложил свой молитвенный коврик, сунул его под мышку и той же дорогой пошел из лесу домой. Поднявшись из ущелья, он увидел зарево над Малхамом.
Между лечебницей, караван-сараем и домами на улицах валялись трупы. В затоптанной зелени двора застыла потеками кровь, белые дорожки окрасились в ржавый цвет ссохшейся крови. Уцелевшие старцы стояли и скорбно взирали на погибших.