Судный день
Шрифт:
– Кто? – спросил Букаты.
– Да все, кто с ним обедал. Он шесть штук нарисовал и получил шесть порций, и никто, даже подавальщик, не заметил!
– Ха! Не заметил! – сказал Швейк. – А кому обеда не досталось? Они, думаешь, тоже не заметили?
– Чепуха на постном масле, – пожал плечами Толик. – У меня всего три талона было, а не шесть.
– Ну и что, Толик! – воскликнула Ольга. – Неужели не понимаешь, это подделка документов! За это же судят! Ты хоть понимаешь?
– А пусть докажут!
– Но люди же видели?
– Кто это видел?
– Но ты и сам говоришь…
– Ничего я не говорю. Три талона у меня было, вот что я сказал. А откуда, это мое дело. Доказательств у вас нет.
– У меня Мурка не кормлена, а я ему еще должен что-то доказывать, – с ожесточением врезался Силыч. – Гнать его, и на этом закончить говорильню!
– Почкайло, при чем тут ваша кошка? – спросила Ольга. – Мы же Васильева обсуждаем!
Все посмотрели на Силыча. Он неохотно объяснил, что Мурка вовсе не кошка, а коза, которую он купил, потому что на руках трое детишек, а доить, кроме него, некому.
– Ну, Силыч! – воскликнул Петя-Швейк. – Они что у тебя, детишки-то, почкованием, что ли?
– Бондаренко, – призвала Ольга, громко постучав костяшкой руки по броне. – Перестаньте юродствовать. Вы что-то конкретное хотите сказать?
Швейк пожал плечами. В это время высунул из башни свою повязанную голову Ведерников и спросил, слепо озираясь: «Звали?»
Бригада разулыбалась, напряжение спало.
Букаты махнул рукой: «Сиди, позовем!» И Костик исчез.
– Вот, – сказал Букаты, указывая на танк, но подразумевая Костю. – Он еще работает, а мы тут толчемся, на одном месте. А случай-то, все знают, не первый с ним, с Васильевым имею в виду. Ольга, – спросил он. – Васильев у тебя брал спирт?
– Брал, – Ольга смутилась, – он для краски брал…
– И у меня брал, – сказал Букаты. – И тоже для краски.
Толик враждебно посмотрел на Ольгу и постучал пальцем по виску:
– Тебя-то кто за язык тянул! Ду-ра!
– Ну Толик… – забыв окружающих, воскликнула Ольга, понимая, что начало рушиться что-то в ее жизни. То есть нарушилось оно, наверное, раньше, да уж точно раньше, когда Толик зачастил на край поселка к какой-то неведомой Зинаиде, но Ольга поперву не приняла это всерьез. Да и он говорил так, что понятно было, что там у него могут быть лишь дела. Но какие дела по ночам-то… Глупа была Ольга, глупа и слепа, и сама себе закрывала глаза, не желая видеть правды. Тешила себя, что вот пройдет увлечение, а она, Ольга, тут, она всегда со своей любовью на месте…
Окружающие, из бригады, догадывались, а может быть, и знали об этом обо всем, во всяком случае, скоропалительная перепалка прошла, никого особенно не удивив. Лишь Букаты, откашлявшись, попросил, не поглядев в ее сторону:
– Ольга Викторовна, личные чувства прошу попридержать… Вы тут, между прочим, от комитета комсомола.
– Но я же правда не виновата! – в отчаянии произнесла она. – Я же не знала, что он меня обманывал!
– Вот гадюка, – сказал, качнув головой, Толик, будто про себя, но очень даже слышно. –
– За гадюку можно и по шее получить, – сказал Силыч и показал огромный кулак.
Букаты спокойно отреагировал:
– Без рукоприкладства. Нам этого еще не хватало. У нас свои коллективные меры, и они, надеюсь, не менее действенные… Так-то! Васильев ведет себя так, будто не он, а мы перед ним виноваты. Гнать так гнать! Ольга Викторовна, проголосуйте, пожалуйста!
– Голосуем, – сказала вяло Ольга. – Но, может, какие другие предложения? – спросила она, на нее было жалко смотреть.
– А какие другие?
– Не знаю.
– Вы что-то другое предлагаете? – спросил напрямик Букаты.
– Нет. Но все же…
– Тогда голосуйте. Не будем время терять.
Начали голосовать за изгнание Васильева из бригады, и все подняли руки. Но Швейк в это время вспомнил про Ведерникова. Постучали по броне. И еще постучали. Не заснул ли, случаем, когда вдребезги устанешь, возможно и такое: спасительный сон, как обморок, на несколько минут.
– Кончай ночевать! – крикнул Петя и постучал сильней ключом по стальному корпусу, аж загудело и искра из-под ключа высеклась. – Анекдот такой…
Костя высунулся в своей разбойной повязке, снова всех развеселив.
– Что? – спросил он, нелепо озираясь. – У меня готово. Правда.
– Я говорю, анекдотец такой есть, – крикнул Швейк Косте. – Из деревни в ремеслуху малый приехал, а поставили его дневальным. Утром в шесть часов надо кричать «подъем», а он забыл слово-то и кричит: «Кончай ночевать!» А никто, ясно дело, не встает!
– Ну, Швейк, рассмешил! – вдруг захохотал Толик Василек и стал таким своим, голубоглазым, беззащитным, что даже смотреть на него неудобно было. – Кончай ночевать, да?
Но Швейк перестал улыбаться и сказал:
– Я не тебя смешил, а я вот его, Ведерникова, смешил!
– Голосуйте снова, – приказал Букаты Ольге.
Ольга снова стала считать руки и споткнулась на Ведерникова, тот торчал как-то по-глупому из своей башни, будто не понимая, что творится вокруг него, но руки не поднимал.
– Костик, а ты? – спросила Ольга.
– Что я?
– А почему ты не голосуешь? Ты не понял, да? Что мы исключаем Васильева из бригады?
– Почему? – сказал Костик, поправляя повязку. – Понял.
– Ну и что же?
– Ничего.
– Ты не хочешь голосовать?
– Почему? – опять повторил Костик свой глупый вопрос.
– Но почему же ты не подымаешь руку?
– Не знаю. Не хочу.
– Ах, не хочешь? Все знают, хотят, а он не хочет? – Ольга небось себя имела в виду. Она посмотрела на Букаты. Но тот молчал. И Костя молчал, то ли он отупел от работы, то ли валял дурака. Но это скорей бы можно было заподозрить Швейка, Костик же был тих, всегда тих и послушен.
– Кстати, а что это за девица, с которой ты встречаешься? – неожиданно вспомнила Ольга. Видать, краем уха что-то ухватила, когда шутил Швейк, а может, и Толик проговорился.