Судья
Шрифт:
Быстров присвистнул.
— Это и послужило основанием для протестов ООН. То, что отряд набран из добровольцев, каждый из которых подписал договор о принятии на себя ответственности за возможные последствия, в расчет не брали.
И вот главное: лучшим в отряде был некий Алексей Смертов — имя, естественно, вымышленное. На учениях Смертов проявил себя как самый умный, хитрый, безжалостный к себе и другим боец. Он был настолько хорош, что его убрали в 97-м.
— Убили?
— Отправили на вертолете на юг, в горы, где
Быстров недоверчиво смотрел в искрящиеся фальшивым весельем глаза Точилина.
— Это самое странное решение, о котором я слышал. Почему они это сделали?
— Смертов их пугал.
Первое: его способности значительно превосходили самые смелые прогнозы ученых. Он, выражаясь фигурально, перестал быть человеком.
Второе: Смертов в любой ситуации оставался абсолютно хладнокровным. В нем ничто не возбуждало агрессии. Он был как машина. И убивал как машина.
— Разве есть разница?
— Есть, и великая. Когда тебя переполняет ярость, ты убиваешь не человека, а свою ярость. Ты не видишь перед собой живого человека. В суде это учитывается. Но хладнокровное убийство… ты все осознаешь. Каждую секунду. Смертов убивал стариков, женщин, детей — точнее, их модели — так же спокойно, как ты завариваешь утром чашку кофе. Он прирожденный убийца. Его талант, а может, ущербность — его трагедия, говоря высокими словами — заключалась в том, что он не был способен на проявление человеческих чувств, таких как любовь, дружба. Он мог только убивать. И мне, честно говоря, даже жаль его.
Третья причина: непредсказуемость. Смертов не выполнял приказы, действовал, как сам считал нужным. Это не могло понравиться командирам. Военный скорее сядет голой жопой на газовую плиту, чем признает, что дал неправильную зону обстрела.
— Я понял, — сказал Быстров. — Смертова отправили в горы, а он сбежал.
— Скорее, надул. Имитировал самоубийство. Сожрал горсть таблеток. Полгода Смертов донимал надсмотрщиков жалобами на бессонницу. Причем так умело, что те нарушили приказ и снабдили его снотворным. Тело нашли на ковре в гостиной охотничьего домика. Врач констатировал смерть. На «скорой» повезли в город, тут он «ожил» и — тю-тю!
— Ты думаешь, Смертов и есть Судья?
— Почти уверен. О проекте «Волна» мне рассказал один отставной полковник, и он наотрез отказался назвать настоящее имя Смертова. При мне он звал его «Лазарь». Остальное я выяснил сам — как и где, говорить не стану.
— Почему?
— Не хочу тебя подставлять.
Быстров помолчал.
— Что же нам теперь делать?
— Об этом подумаем после. Сейчас у нас задача поважнее. Пошли. Скоро здесь начнется.
Илья остановил «ладу» в двух кварталах от многоэтажки, где жила почтенная супруга Точилина. Машину он угнал на автостоянке.
Илья посмотрел в зеркало заднего вида. Бледное, осунувшееся лицо. Всклокоченные грязные волосы. На носу темные
Он провел по волосам пятерней. Поправил ворот желтой рубашки. В ней он прошлым летом ездил на юга.
— С Инной, — прохрипел он. — Я ездил туда с Инной.
Кашлянув, Илья вынул из-за пазухи «беретту». Модель «950 Jetfire». Весил пистолет меньше 300 грамм. Открывающийся ствол. Обойма на восемь патронов, плюс один в стволе. Редчайшая вещь. Где, черт побери, Баринов достает такие пушки?
Оружие выдал один из охранников Баринова. Крепкий мужик со шрамом во все рыло. Игорь, кажется.
— Будь осторожен с этой штукой. Стреляй только в закрытом помещении. Ни в коем случае не на улице. Можешь попасть в невинного человека.
Илья криво усмехнулся.
— С чего такое благородство?
Игорь смерил его взглядом. В холодных глазах читалось отвращение.
— Побываешь в Чечне, узнаешь.
— Я бы славно там повеселился, придурок, — прошептал Илья.
Он смотрел на пистолет. Его охватывала тревога.
Нужно было надеть перчатки. Обмотать рукоятку скотчем. Или взять тряпку.
Останутся отпечатки. А он идет, чтобы… чтобы…
Илья улыбнулся. Пожал плечами. Какая разница?
Сунув ствол за пояс джинсов, Илья накрыл его рубашкой и зашагал к многоэтажке. Женщины с детьми, одинокие мужчины с бутылками пива в руках, пестрый молодняк — все они казались Илье призраками.
Весь вчерашний вечер он пил и кололся. Зарядился на славу. У него два часа. После будет так ломать, что он не сможет дать отчета своим действиям. Нужно быстренько сделать дело и лечь на дно.
Илья пытался сосредоточиться на предстоящем действе. Но мысли назойливо роились вокруг Инны, какой он видел ее в последний раз.
Боже Всемогущий, как Инна изменилась! Такой серьезной стала. Девушка, которая любила влить в себя бутылку виски. Которая раздвигала ноги где угодно и для кого угодно. Илья же любил шлепать ее, щупать ее сиськи на виду у друзей. И Инна всегда считала это прикольным.
А теперь превратилась в целку.
Илья нырнул в душную темноту подъезда. Начал подниматься по лестнице. Звук шагов гулким эхом отражался от изгаженных граффити стен. Три пролета.
Подъем давался тяжко, будто притяжение Земли увеличилось до 10G.
Илья представлял ее c другим. С учителем (ха-ха!). Вот она берет у него в рот, а вот он с циничной ухмылочкой трахает ее сзади.
У тебя-то все на мази, хитрая блядь. Не то что у меня, тупого кретина.
Вот и конец Великой Любви. Сказка закончилась.
Поднимаясь по лестнице, чтобы убить женщину и ребенка, Илья бездушно рассмеялся.
Преодолевая последний пролет, он вспоминал мать.
Павел сидел в салоне красного «мерседеса», слушая сигнал. Утром он звонил два раза, но абонент был «временно недоступен».