Сугубо доверительно [Посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.)]
Шрифт:
После приема Никсон устроил для Брежнева ужин, на котором присутствовали также Киссинджер, Роджерс, Громыко и я. Так получилось, что после ужина Никсон с Брежневым несколько задержались, обсуждая что-то (я действовал в качестве переводчика). Вначале разговаривали стоя, затем присели. Никсон предложил вина и виски. Брежнев предпочитал „чистые" виски (чтобы „не портить их водой") и быстро захмелел. Разговор с общеполитических и международных тем перешел на сетования Брежнева о том, как нелегко быть Генеральным секретарем, как ему приходится в отличие от президента США выслушивать „всякие глупости" от других членов Политбюро и учитывать все-таки их общее мнение. Он стал жаловаться, называя конкретные фамилии (Косыгина, Подгорного), что некоторые из его коллег „подкапываются" под него
Никсон явно чувствовал себя не в своей тарелке, слушая — хотя и не без интереса — все эти „откровения" подвыпившего Брежнева. Мне же при переводе приходилось всячески выкручиваться, обходить наиболее деликатные детали взаимоотношений членов кремлевского руководства, о которых я и сам порой не все знал.
В конце концов, мне, не без помощи Никсона, удалось увести сильно захмелевшего Брежнева в отведенную ему комнату. На другой день он меня спросил: „Анатолий! Много я наговорил вчера лишнего?" Ответил ему, что было такое дело, хотя я старался не все переводить. „Это ты правильно сделал, — заметил он. — Черт меня попутал с этим виски, я к нему не привык и соответственно не рассчитал свою дозу".
Больше таких срывов у него не было. Они с Никсоном продолжили обмен мнениями по разным вопросам (наиболее активно использовали свое время в Сан-Клементе для отдельных неофициальных, но интенсивных переговоров Киссинджер и Громыко).
Той же ночью произошло одно необычное событие. Комнаты президента находились — через дворик — напротив спальни Брежнева. У его двери дежурил сотрудник его личной охраны Медведев. Около двух часов ночи открылась дверь одной из комнат напротив и оттуда вышла во дворик жена президента Патриция. В длинной ночной рубашке, босиком она стала медленно переходить дворик, причем глаза ее были устремлены куда-то ввысь. Она была в каком-то трансе. Когда она дошла до нашего охранника, то остановилась, но на его вопросы никак не реагировала. Его попытки повернуть ее и отвести обратно не увенчались успехом. Она стояла как вкопанная. После некоторых колебаний он взял жену президента на руки, отнес в ее спальню и уложил в постель. В это время подбежали два сотрудника американской охраны, которые куда-то отходили, и, выразив благодарность, снова встали на свой пост. Наш охранник, мягко говоря, был потрясен: ведь не каждый же день он носил на руках первую леди США.
В последний день пребывания в „калифорнийском Белом доме" намечалось обсуждение ближневосточных проблем. Было решено, что это можно будет сделать после обеда, часов в пять, так как Брежнев днем после обеда обычно ложился отдыхать часа на два.
Когда время стало приближаться к пяти, а Брежнев все еще не выходил, я предложил Громыко, чтобы он зашел к нему и напомнил о встрече. Однако Громыко отказался, сказав, что Леонид Ильич нуждается в отдыхе, его нельзя будить и что Никсон, находясь у себя дома, может и подождать. Я несколько раз напоминал об этом, но Громыко был упрям, хотя и Киссинджер стал интересоваться. Наконец, часов в девять вечера раздраженный Киссинджер заявил, что если встреча не начнется скоро, то ее придется отменить, ибо Никсон привык рано ложиться спать. Громыко заколебался, а я, уже не спрашивая его, пришел к спальне Брежнева, где и сказал начальнику охраны, что мне нужно срочно переговорить с Брежневым. Последний, услышав мой голос, сразу же позвал меня к себе. „Чего же ты меня сразу не разбудил?" Минут через десять все, наконец, уладилось, и он отправился к Никсону.
На беседе с Никсоном были также Киссинджер, Громыко и я. Проходила она в домашнем кабинете президента и, начавшись часов в 10 вечера, затянулась на несколько часов. Брежнев, который хорошо выспался, чувствовал себя в боевой форме. Никсон же, привыкший рано ложиться спать, наоборот, был неактивен, утомлен и к концу беседы несколько раз подкладывал под голову подушки. Да и тематика беседы — ближневосточное урегулирование — не вызывала у него интереса, поскольку было ясно, что на данном этапе ни о чем путном по этому вопросу нельзя было договориться. Это понимали все присутствующие, кроме, пожалуй, самого Брежнева, который, видимо, считал, что он защищает правое дело, что ему удастся,
Разошлись мы глубокой ночью, часа в два или три, с обычной в таких случаях ссылкой на то, что весь этот вопрос будет в дальнейшем обсуждаться на уровне министров.
И все-таки в высказывания Брежнева по Ближнему Востоку был один важный элемент, заслуживающий внимания Никсона. Однако ни он, ни Киссинджер, по моим наблюдениям, не придали ему большого значения. Дело в том, что на заседании Политбюро Брежневу было поручено обратить внимание президента США на растущую угрозу новой арабо-израильской войны и на то, что Советскому Союзу становится непросто сдерживать своих арабских союзников. Соответственно возникала необходимость более тесного советско-американского взаимодействия. Обо всем этом Брежнев и говорил Никсону, правда, в навязчивой, но не очень убедительной форме. Последний воспринял это, как видно из его мемуаров, лишь как нажимную тактику своего собеседника. А зря. Буквально через несколько месяцев, в октябре, разразилась новая война.
После ночных переговоров мы с Громыко пошли провожать Брежнева до его комнаты. Когда мы пришли, он неожиданно вспомнил, что в Москве перед его отлетом в США ему поручили на Политбюро договориться с Никсоном о продаже нам нескольких миллионов тонн зерна. Поскольку больше официальных встреч с Никсоном уже не было запланировано, а мы вылетали рано утром домой (Никсон оставался в Сан-Клементе), возникла необычная ситуация: как же договориться о зерне.
Громыко предложил мне поехать к Киссинджеру (он временно жил вне усадьбы Никсона). По мнению Громыко, Киссинджер найдет способ связаться с Никсоном, хотя и была поздняя ночь, и получить от него согласие на продажу зерна.
Я сказал Громыко, что Киссинджер наверняка уже лег спать, и мое вторжение в три часа ночи было бы просто неуместным. Однако Брежнев поддержал Громыко, отметив, что я могу сослаться на его личную просьбу к нему и что „Генри поймет и поможет". Брежневу явно не хотелось уезжать, не выполнив важное поручение Политбюро.
Разумеется, Киссинджер был, мягко говоря, удивлен, когда я заявился к нему домой с такой просьбой. Он сказал, что будить президента в такой час, конечно, не будет. С другой стороны, ему не хотелось и отказать Брежневу, когда тот обращался прямо к нему с личной просьбой. Порассуждав вслух о том, что зерно у них действительно есть для продажи и что президент, судя по всему, дал бы согласие на это, Киссинджер предложил следующий вариант: передать Брежневу в принципе положительный ответ, который, однако, давался в общей форме, т. е. не было прямых ссылок на согласие самого президента, но оно вместе с тем как бы подразумевалось.
Киссинджер предупредил меня, что он с самого утра доложит обо всем этом президенту и надеется на его одобрение. Тогда Брежнев, без дополнительных разъяснений, улетает как бы с переданной ему ночью санкцией президента на зерновую сделку. Если же президент не согласится, то Киссинджер сразу же позвонит мне и тогда придется все объяснить Брежневу. Но все обошлось благополучно, и ему ничего не пришлось дополнительно объяснять. Брежнев же был признателен Никсону и Киссинджеру за то, что срочное решение по его запоздалой просьбе было принято, как он думал, глубокой ночью накануне его отъезда из Калифорнии.
Брежнев был доволен и даже горд результатами своего визита. С борта самолета он послал телеграмму Никсону с благодарностью за оказанный радушный прием в США.
Перед отлетом Брежнев великодушно предложил мне оставить в посольстве прямую спутниковую телефонную связь с Москвой, хотя и оговорился, что ее содержание будет стоить дорого. Я поблагодарил его, но, сославшись на дороговизну и необходимость держать в посольстве дополнительный технический персонал для обслуживания такой связи, отклонил это предложение, заявив, что посольство располагает бесперебойной телеграфной связью с Москвой.