Сулейман. Я выбрал тебя

Беж Рина

– Набрала, как только освободилась, – говорю после приветствия.

– Твой рабочий день заканчивается в шесть, сейчас же двадцать один двадцать пять, – информируют меня.

И замолкают.

Неужели А.Б. ждет, что начну объясняться и отчитываться о своих действиях, чтобы меня простили непонятно за что.

Зря.

Не буду.

– Я в курсе, – произношу вслух и мысленно пожимаю плечами.

Хоть двадцать три ноль семь. Или даже за полночь.

В чем проблема-то?

– М-да, Мария, – тяжело вздыхает трубка голосом Аллы Борисовны, будто я совершила

тяжелый грех и нет мне больше прощения. А в следующий момент ошарашивает. – Вадичка в больнице. Доставили на скорой. Мне позвонили около шести вечера, что он очень и очень плох. Я сразу набрала тебя. А ты…

– Что с ним? – перебиваю.

Ждать, когда Кравцова решит повторно излить на меня непонятную обиду нет желания.

– На него напали, как я поняла. Все так сумбурно… и я в таком шоке… аж сердце колет, не переставая… и эти, медсестры, чтоб их, ничего толком не объяснили…

– А вы ездили к нему? Разговаривали с врачом? – спрашиваю, догадываясь об ответе.

– Я надеялась, что это сделаешь ты, потому что…

О боже мой…

Она реально меня бесит.

Её баранья упертость, что я – гражданская жена, а потому должна взвалить на себя все обязанности и нести этот крест до самой смерти уже даже не смешит, а раздражает.

Жутко.

– Уверена, он очень хотел увидеть тебя, а не меня... – а вот и слезы.

– Хорошо, я поеду к нему завтра с утра, – сдаюсь, только бы закончить слезоточив с подвыванием на том конце провода.

Назовите меня жестокой и бессердечной, но вот такая я. Какая есть.

– А сейчас тебе сложно? – истерика вдруг прекращается, и вопрос мне задают вполне нормальным тоном.

Ионова, слушающая все очень и очень внимательно с самого начала, потому что голос Кравцовой даже без громкой связи отчетливо слышен нам обеим, умудряется хохотнуть и показать два больших пальца вверх.

Да, моя не-свекровь – еще та великая манипуляторша.

– Сегодня уже поздно, а приемные часы давно закончились. Завтра перед работой я к нему заеду, а потом перезвоню вам, – даю обещание и, прежде чем на меня навялят еще кучу «сделай то и то, и прихвати с собой вот это», прощаюсь и отключаю связь.

– Ну ты, Машунь попала, церберша эта твоя А.Б., мама не горюй.

Пожимаю плечами, полностью соглашаясь с мнением подруги, и пару раз удивлённо моргаю, когда слышу…

– Так-с, утром я еду с тобой. А что, это будет даже весело, – ехидно хмыкает брюнетка. – Навестим нашего Вадичку вдвоем. Раз он не в реанимации, а всего лишь в травме, то жить будет, даже после моего визита.

– Уверена? – приподнимаю бровь, широко улыбаясь.

Да, Ионова – стервочка, так что вполне возможно наведет в больнице шороха. Но я совсем не возражаю против такой приятной компании. Воевать вдвоем намного веселее.

– Даже не сомневайся. Я не позволю этому упырю повторно сесть тебе на шею. И потом, у меня все равно отпуск до понедельника, скучно. А тут развлекусь, – шкодливо улыбается подруга. – Заодно за моего Семочку ему выскажу пару ласковых.

Глава 22

–

Вау, Кравцов, какой же ты не красавчик, однако! – звонко произносит на следующее утро Ионова, с гордым видом заходя следом за мной в палату номер шесть отделения травматологии, расположенного на третьем этаже.

И улыбку, заразка, тянет от уха до уха, смущая с каждой минутой всё сильнее подобравшегося на постели Вадима. Ну да, ей есть чем гордиться. Сама вырядилась в короткое вязанное платье и длинные белые сапожки, подчеркивающие узкие икры и стройные ножки, и меня заставила одеться соответствующе.

– Пусть видит, дундук, какую девушку профукал и локти кусает, – выдала она у меня дома, подталкивая переодеваться из тепленьких штанишек и свитерочка в «пусть-гад-слюнями-захлебнется-наряд». – Ничего, один денек не замерзнешь, зато напоследок хвостом вильнешь, показав себя королевой, а не затюканной куклой.

И уже в медучреждении в гардеробе, где нам белые халаты выдали, свой лишь для видимости сверху накинула и мне мой застегивать запретила, дабы не скрывать всю красоту.

– Привет, мальчики-красавчики, – здоровается подружка с остальными тремя пациентами палаты: молодым парнишкой, моментально залившимся краской до самых ушей при нашем появлении, мужчиной лет сорока пяти, лежащим с ногой на вытяжке, и седым, как лунь, дедком, крякнувшим и доставшим из нагрудного кармана расческу, чтобы тут же заняться причесыванием куцей бороды. – А мы вас навестить пришли и гостинцы принесли, чтобы поправлялись скорее и не грустили.

Выдает моя чудо-спутница и начинает обходить всех кроме Кравцова, и разносить яблоки и гранаты.

– Здравствуй, – киваю я бывшему и подхожу к его койке у окна.

Ионова права, выглядит Вадим не ахти – все лицо в гематомах и кровоподтеках, нос опух, нижняя губа раздута и чуть перекошена вбок, голова забинтована, как и грудь, виднеющаяся в не до конца застёгнутой пижамной рубашке, а левая рука в лангете.

– Привет, Маш, – здоровается бывший, кося при этом на Ионову. – А она тут что забыла?

– Нам на работу по пути, – выдаю заранее придуманную чушь и выкладываю на тумбу пакет с мандаринами, коробку яблочного сока и пару пирожков с капустой. – Вот, не знала, что тебе можно, так что брала на свое усмотрение.

Краем глаза замечаю торчащий из-под подушки сотовый и мысленно ухмыляюсь. Я практически не сомневалась, что у А.Б. с сыном есть связь. И это естественно. Не представляю, кто бы мог, узнав, что его ребенок попал в больницу, проигнорировать данный факт и сидеть, ждать новостей от чужих людей?

Я бы точно не смогла, полетела бы мгновенно на любое расстояние. И так сделали бы практически все. Потому что собственное дитя всегда будет оставаться ребенком, даже если ему перевалит за третий десяток.

– Да мне бы чего-нибудь горяченького лучше, – морщится Вадим, наблюдая за тем, что я достаю.

Он приподнимается повыше на подушке и громко цыкает, придерживая грудь здоровой рукой.

– Дай-ка угадаю, пюрешки с котлеткой, да, Вадичка? А лучше с двумя или тремя? – хмыкает Катюха.