Сумерки Европы

Ландау Григорий Адольфович

Если-же предположить такое устройство, чтобъ государства не пользовались властью сообразно коэффиціентамъ своихъ силъ, а исключительно лишь каждый, какъ нѣкая равноправная единица, то мы получимъ другое явленіе, столь же недопустимое — на этотъ разъ уже для другой стороны. Въ самомъ дѣлѣ окажется, что огромное государство съ громаднымъ населеніемъ, территоріей, производительностью и прочимъ находится на одномъ уровнѣ власти съ малымъ и ничтожнымъ, т. е. другими словами, если три милліона населенія имѣютъ такую же власть въ общихъ рѣшеніяхъ, какъ и сто милліоновъ, окажется, что сто милліоновъ будутъ равнозначны тремъ и слѣдовательно подпадутъ въ зависимость отъ нихъ. Ясно, что такое предположеніе можетъ быть сдѣлано только на словахъ, что оно съ точки зрѣнія какихъ бы то ни было идей представляетъ полную безсмыслицу; ибо если несправедливо, чтобы большое государство господствовало надъ малыми, то странно было бы считать справедливымъ, чтобы малое господствовало надъ большимъ. Но разумѣется этого опасаться и не приходится и только анализъ словесно мнимыхъ идей можетъ приводитъ къ необходимости разсматривать подобныя предположенія.

Конечно, мыслимо еще себѣ представить такое распредѣленіе вліянія, чтобы большому государству было предоставлено и больше вліянія, чѣмъ другимъ, но чтобы вмѣстѣ съ тѣмъ оно не могло располагать судьбой малыхъ противъ воли, если не каждаго изъ нихъ, то опредѣленныхъ ихъ группъ; или иными словами — возможно такъ юридически или фактически

сгруппировать участвующія въ обществѣ націй государства, чтобы каждое получило возможность ограждать свои насущнѣйшіе интересы противъ засилія сильнѣйшаго — въ связи съ другими сильными же или слабыми. Но по этому пути мы приходимъ къ комбинаціямъ союзнаго характера, ограждающимъ интересы своихъ участниковъ въ той же мѣрѣ, какъ это дѣлаютъ всякіе союзы и соглашенія, и независимо отъ общества націй; и слѣдовательно опять таки никакой специфической гарантіи малыхъ государствъ мы здѣсь не получаемъ. Наоборотъ, если подобныя сочетанія ужъ заранѣе предопредѣлены юридической структурою при распредѣленіи вліянія и «голосовъ», они только ограничиваютъ и лишаютъ подвижности возможную самозащиту каждаго народа. Но суть и здѣсь остается та, что такая организація, каковы бы ни были другія ея послѣдствія — во всякомъ случаѣ одного не достигаетъ; самостоятельности, самоопредѣленія каждаго, хотя бы и малаго народа. Наоборотъ она ведетъ къ большему или меньшему поглощенію его въ объемлющее цѣлое; здѣсь получается закрѣпленіе зависимости, ея организація. И если эта связанность и обща для всѣхъ, то нетрудно себѣ уяснить, что во взаимной зависимости — господствующими останутся фактически мощные. Устанавливающее (предположительно) миръ общество народовъ окончательно лишаетъ малые народы ихъ самоопредѣленія. Конечно въ неорганизованномъ международномъ общеніи малое государство рискуетъ подвергнуться властному вмѣшательству со стороны сильнаго; но оно не всегда же, не постоянно же таковому подвергается даже, если оно стоитъ одиноко, какъ Швейцарія или Голландія. И по многимъ основаніямъ сохраняетъ оно безопасность безъ всякихъ союзовъ, ибо одни крупныя государства заинтересованы въ неприкосновенности его отъ другихъ; насиліе надъ нимъ можетъ представить существенныя неокупающіяся затрудненія и пр. Есть необезпеченность, есть рискъ, но нѣтъ постоянной подвластности. Другое дѣло въ организованной Лигѣ націй (если бы она дѣйствительно была организована и получила власть надъ своими сочленами), — здѣсь оказалось бы вмѣстѣ съ тѣмъ организовано и постоянное господство сильныхъ надъ слабыми.

Принципъ самоопредѣленія малыхъ народовъ и принципъ общества націй — суть два взаимно-противорѣчивыхъ, взаимно-опровергающихъ одинъ другой принципа. Самоопредѣленіе не допускаетъ объединяющей организованности; организованное объединеніе нарушаетъ самоопредѣленіе. Принципы Антанты въ этомъ отношеніи страдали глубочайшимъ внутреннимъ противорѣчіемъ.

Удивляться тому, что лозунгъ обезпеченія самоопредѣленія малыхъ народовъ не нашелъ сколько нибудь удовлетворительнаго разрѣшенія и даже привелъ къ противоположной тенденціи — отнюдь не приходится. Ибо суть въ томъ, что онъ ставитъ задачу невыполнимую: обезпеченности въ дѣйствительности не бываетъ не только для малыхъ государствъ отъ сильныхъ, не бываетъ его и для могучихъ государствъ отъ другихъ могучихъ, или отъ самихъ себя — отъ тѣхъ опасностей, которыя заключаются въ роковыхъ явленіяхъ роста и упадка. Великія державы такъ же подлежатъ крушенію, пораженіямъ или ущербамъ, какъ и малыя. И если безпристрастно всмотрѣться въ исторію послѣднихъ десятилѣтій, то приходится поставить подъ вопросъ — для кого таитъ больше опасности исторія, для великихъ или для малыхъ. Въ концѣ концовъ незначительность даетъ своеобразную устойчивость, которой лишены мощь и величіе. Швейцарія пережила расцвѣтъ и упадокъ первостепенныхъ державъ; Голландія сохранилась при паденіи Испаніи. И чтобы заострить противопоставленіе можно сказать, что, быть можетъ, всѣхъ великихъ міра сего переживетъ республика Санъ Марино. Это не вопросъ правовой гарантіи, а вопросъ тѣхъ обезпеченій, которыя заключаются въ самихъ фактахъ и лишь фактами и мѣняются. Но законно ли вообще въ этихъ предѣльныхъ вопросахъ бытія — личнаго или государственнаго, безразлично — жаждать и искать опоры въ правовыхъ гарантіяхъ? Это вопросъ, съ которымъ еще придется столкнуться въ дальнѣйшемъ, если и не для того, чтобы его разрѣшить, то для того, чтобы освѣтить скрывающуюся за этимъ исканіемъ психологію.

* * *

Выше вопросъ ставился о защитѣ уже признаннаго положительнаго права (малыхъ державъ) отъ нарушенія (со стороны сильныхъ); слѣдовательно формально мы имѣли все еще ту же задачу соблюденія положительнаго права, договора, что составляло и содержаніе перваго разсмотрѣннаго выше лозунга войны, въ примѣненіи къ спеціальному случаю къ — международному положенію малыхъ государствъ. Иначе стоитъ вопросъ во второмъ случаѣ — при примѣненіи принципа самоопредѣленія къ національностямъ не государственнымъ. Онѣ вкраплены въ чужія государства и принципъ здѣсь заключается въ предоставленіи имъ возможности выдѣлиться изъ нихъ и создать на національной основѣ свою новую государственность, уничтожающую тѣ. Здѣсь принципъ самоопредѣленія оказывается направленнымъ противъ существующихъ государствъ, противъ существующаго права, противъ существующихъ договоровъ и представляетъ изъ себя подлинно революціонное взрывчатое начало, отрицающее установленныя, историческія, вѣками сложившіяся отношенія. Нѣтъ болѣе кричащаго противорѣчія противъ принципа легальности и права (позитивнаго), нежели принципъ государственнаго самоопредѣленія негосударственныхъ національностей. Нѣтъ болѣе кричащаго противорѣчія, какъ между святостью подписи на документѣ, нерушимостью нормъ и договоровъ международнаго и государственнаго права — и одновременной святостью права націи опрокинуть всякое историческое государственное, международное право съ цѣлью создать свою новую государственность.

Но если принципъ самоопредѣленія (негосударственныхъ національностей) не совмѣстимъ съ идеей правовой легальности, то его можно подвести подъ другую правовую идею — справедливости. Неразличеніе права дѣйствующаго отъ права идеальнаго, естественнаго, можетъ служить хорошимъ прикрытіемъ для отмѣченнаго противорѣчія: пусть тамъ дѣйствуетъ принципъ права положительнаго, здѣсь вѣдь тоже дѣйствуетъ нѣкій принципъ права; и то, что оно уже иное — естественное — можетъ быть оставлено безъ особаго вниманія.

Но вѣдь кромѣ тою, что оба права дѣйствуютъ, они еще другъ другу противодѣйствуютъ. Какъ же быть со святостью нарушающихъ одинъ другой принциповъ? Точка зрѣнія нерушимости права положительнаго, хотя бы противъ него были выдвинуты какія угодно глубокія требованія и объемлющіе интересы, можетъ быть признаваема антисоціальной, но во всякомъ случаѣ она остается внутренно-обоснованной. Но дозволить, чтобы требованія справедливости, права естественнаго преодолѣли право позитивное — допустить разрушеніе государства во имя національнаго интереса — значитъ тѣмъ самымъ признать, что критерій лойяльности и легальности не является основополагающимъ; а тѣмъ самымъ исчезаетъ и всякая опора для принципа нерушимой легальности. Если можно право нарушить во имя національныхъ требованій малыхъ народовъ, то становится мало понятнымъ, почему его нельзя нарушить и во имя соціальныхъ или культурныхъ требованій большого народа, во имя творчества народа великаго. Остается

непринципіальное, а фактическое различіе: во имя однихъ интересовъ можно нарушить законность, во имя другихъ нельзя. Тѣмъ самымъ различіе уже переходитъ отъ принциповъ къ взвѣшиванію конкретныхъ человѣческихъ содержаній, желаній и интересовъ. Естественно, что интересы, ихъ критеріи и іерархія не могутъ быть для всѣхъ общезначимыми, они должны и во всякомъ случаѣ могутъ расходиться. Интересы, справедливые для одного народа, могутъ стать въ неразрѣшимое противорѣчіе къ интересамъ и справедливости другого; и неизбѣжнымъ становится либо нарушеніе справедливыхъ требованій одного изъ нихъ, либо борьба каждаго за свои, борьба, при которой каждая сторона будетъ стремиться выставить себя, какъ единственную справедливо и основательно заинтересованную. На самомъ дѣлѣ верховный интересъ правды требуетъ въ подобныхъ случаяхъ признанія самозаконности столкнувшихся точекъ зрѣнія и ихъ возможной непримиримости. И тогда дѣло человѣческой совѣсти признать борьбу, хотя бы и со скорбью въ духѣ, — признать ея неизбѣжность и законность, смягчая, посколько это возможно, ея протеченіе и ея послѣдствія, сводя ее до неотвратимаго минимума. Обманчивость же поверхностнаго оптимизма заранѣе предполагающаго, что можно обойтись безъ борьбы, безъ роковыхъ столкновеній и неоправдываемыхъ потерь, всегда все разрѣшая согласно единой для всѣхъ справедливости и общимъ интересамъ — становится лишь прикрытіемъ для беззастѣнчивыхъ бойцовъ; этой недально-видностью не борьба предупреждается, а лишь связываются руки одному изъ борющихся, чтобы тѣмъ вѣрнѣе другой могъ его поразить.

Не впервые высокія чувства и идеи, когда ихъ разносятъ потоки слишкомъ звонкихъ словъ, служатъ заградительной завѣсой, за которой происходитъ закланіе вполнѣ обоснованнаго притязанія. Что идея самоопредѣленія національностей противорѣчитъ формальному принципу соблюденія права — въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія. Посмотримъ, каковы тѣ историческія содержанія, которыя пришли здѣсь въ столкновеніе.

II [3]

Кажется, англійскіе государственные дѣятели первые формулировали въ качествѣ одной изъ цѣлей войны — защиту права малыхъ народовъ на самостоятельное государственное существованіе. По содержанію они въ этой формулѣ лишь воплотили свою вѣковую политику отстаиванія независимости малыхъ европейскихъ народовъ (напр., Греціи, Италіи) противъ большихъ и угрожающихъ опасной гегемоніей; по формѣ они въ ней воплотили свою традиціонную логику — выводить полуконкретныя обобщенія изъ наличныхъ реально существенныхъ фактовъ въ виду практически важныхъ цѣлей. Бельгія и Сербія всецѣло подходили подъ обобщеніе; оно могло пригодиться и для кое какихъ другихъ случаевъ — защиты Голландіи отъ возможнаго нашествія, сочувствія Польшѣ. Этого было вполнѣ достаточно для англійскаго обобщенія: мы воюемъ за самостоятельность Бельгіи, за самостоятельность Сербіи, за самостоятельность маленькихъ народовъ.

3

Настоящая глава представляетъ перепечатку статьи «Идея этнической государственности», помѣщенной въ «Сѣверныхъ Запискахъ), Апр. 1915 г. Въ виду того, что послѣдующія событія подтвердили на мой взглядъ изложенныя здѣсь указанія и предвидѣнія, я ее здѣсь воспроизвожу безъ измѣненій и лишь съ незначительными сокращеніями.

Но перейдя въ публицистическую обработку — въ особенности на материкѣ, въ частности въ Россіи — англійская государственная формула, какъ это бывало уже не съ однимъ англійскимъ частичнымъ обобщеніемъ, претерпѣла существенное преобразованіе. Она стала отвлеченной нормой, общимъ сужденіемъ: мы воюемъ за государственную самостоятельность всякой націи, за идеалъ этническаго государства, который долженъ благополучно разрѣшить наболѣвшія задачи. Такая формула казалась преисполненной чистаго духа народолюбія и права; ее вдобавокъ поддерживали отзвуки эпохи борьбы за національную самостоятельность и объединеніе Греціи, Италіи, Венгріи, Германіи; и, наконецъ, она казалась верхомъ соблазняющей мудрости, маня нейтральныя страны выгодными пріобрѣтеніями.

* * *

Лозунгъ государственнаго выдѣленія національностей съ самаго начала возможно было поддерживать лишь въ едва-ли подобающей для общей нормы односторонности. Правда, иной англійскій публицистъ — по крайней мѣрѣ въ началѣ войны — высказывалъ готовность даже на героическіе выводы, даже на отдачу Германіи нѣмецкихъ земель Австріи. Но все же этотъ героизмъ не доходилъ до примѣненія его, напр., и къ Италіи: Тріентъ съ Тріестомъ ей предлагали; но вѣдь и Мальта, и Сардинія, и Ницца, и Тессинъ населены итальянцами, а Савойя даже дала свое имя династіи. Само собой разумѣется, что увлеченіе формулой, примѣненной къ Трансильваніи и Буковинѣ, не дошло до распространенія ея на южную Бессарабію. Но распространять лозунгъ на Востокъ отъ Италіи и не распространять его на западъ или югъ или сѣверъ — не значитъ ли признаваться въ неподобающей для лозунга половинчатости. Послѣдовательность же оказалась бы не только непріемлемой, но и вызвала бы справедливыя нареканія и противодѣйствія, притомъ исходящія не изъ однихъ только интересовъ наличнаго обладанія, но еще и изъ серьезныхъ задачъ государственности. Не наводитъ ли это уже съ перваго подхода на мысль какъ о неосуществимости, такъ и о несовершенствѣ лозунга этнической государственности, — и даже о неполной искренности тѣхъ, кто его въ радужной обобщенности поддерживаетъ.

И замѣчательно, что и вербующая сила этого лозунга для государствъ, въ интересахъ которыхъ онъ, повидимому, былъ созданъ, оказалась до крайности ничтожной. Можно было питать обоснованную надежду на то, что южныя нейтральныя государства вступятъ въ борьбу на сторонѣ тройственнаго согласія, но самая исторія ихъ колебаній и проволочекъ ясно обнаруживаетъ, насколько этническая идея не оказалась для нихъ безраздѣльно увлекательной. Ибо не слѣдуетъ думать, что, вопреки осознаннымъ интересамъ, ихъ удерживало опасеніе быть раздавленными двойственнымъ союзомъ. Если они и могли колебаться относительно шансовъ войны, то уже давно все больше разсѣивалось сомнѣніе въ томъ, что ихъ то вмѣшательство рѣзко склонило бы вѣсы на сторону соглашенія. И тѣмъ не менѣе они не вмѣшивались, — не потому, что опасались быть раздавленными, и уже во всякомъ случаѣ не только поэтому, а отчасти и потому, что не уяснили себѣ до конца, на чьей сторонѣ ихъ ожидаетъ большая выгода. Здѣсь дѣйствовало не только уже отмѣченное соображеніе, что этнически близкое населеніе эти государства имѣютъ въ различныхъ странахъ; здѣсь дѣйствовало и то соображеніе, что вообще государственные интересы не связаны исключительно или главнымъ образомъ съ присоединеніемъ этнически родственнаго населенія. Конечно, не однимъ націоналистамъ и романтикамъ Италіи лестно пріобщить Тріентъ и Тріестъ; но интересы родины — въ глазахъ итальянца — требуютъ овладѣнія и Далмаціей и албанской Валлоной для обезпеченія за собой полнаго господства въ Адріатикѣ; требуютъ расширенія и укрѣпленія африканскихъ владѣній, требуютъ утвержденія на восточныхъ островахъ Средиземнаго моря. И для этого тоже имѣется своя — не національная, такъ имперіалистская — традиція; это вѣдь страны, нѣкогда колонизованныя Римомъ, это давнее достояніе латинской державы. Вообще традиціи, хотя и обосновываются уже свершившимся прошлымъ, отнюдь не представляютъ изъ себя гранитной незыблемости. Долго жившіе народы имѣютъ обыкновенно въ своей исторіи возможность выбора традиціи заднимъ числомъ; и уже отъ обстоятельствъ зависитъ, на чемъ остановиться и что возвести въ непоколебимый — хотя и безъ труда замѣстимый — завѣтъ.