Сумерки / Жизнь и смерть: Сумерки. Переосмысление (сборник)
Шрифт:
Я вдумчиво читала тексты в поисках хоть каких-нибудь знакомых или хотя бы правдоподобных подробностей. По-видимому, в большинстве вампирских мифов фигурировали прекрасные женщины в качестве злодеек и дети в качестве жертв; казалось, концепция вампиризма для того и выдумана, чтобы объяснить высокий уровень смертности среди маленьких детей и оправдать измены мужчин. Во многих сюжетах упоминались бестелесные духи и содержались предостережения против неподобающих обрядов погребения. Мало что напоминало виденные мною фильмы о вампирах, и лишь очень немногие из вампиров, например, еврейская «эстри» и польский «упырь», жаждали напиться крови.
Лишь
Эта последняя состояла всего из одного краткого предложения:
Стрегони бенефичи – итальянский вампир, по свидетельствам, будто бы стоящий на стороне добра, заклятый враг всех злых вампиров.
Хоть что-то, хоть одна короткая статья, один миф среди сотен, подтверждающий, что добрые вампиры существуют.
Но в целом с рассказом Джейкоба и моими наблюдениями мало что совпадало. Читая и тщательно сравнивая мифы, я составила маленький перечень: скорость, сила, красота, бледная кожа, меняющие цвет глаза. И характеристики, названные Джейкобом: питье крови, вражда с волками-оборотнями, холодная кожа и бессмертие. Мифов, соответствующих хотя бы по одному признаку, почти не попадалось.
Возникла еще одна сложность, памятная мне по немногочисленным ужастикам, которые я смотрела, и подтвержденная сегодняшним чтением: вампиры не выходят на свет, иначе солнце спалит их дотла. Днем они спят в гробах, а по ночам выходят.
Я выключила компьютер, не дожидаясь, когда сеанс работы завершится как положено. К моему раздражению примешивался жгучий стыд. Идиотизм! Сижу у себя в комнате, ищу в интернете вампиров. Да что со мной такое? Я решила возложить вину главным образом на город Форкс или, если уж на то пошло, на вечно мокрый от дождей полуостров Олимпик.
Я обулась и спустилась вниз, понятия не имея, куда направляюсь. Не посмотрев, какая за окном погода, набросила дождевик и вышла за дверь.
Было облачно, но пока без дождя. Оставив пикап у дома, я направилась пешком на восток, к лесу, окружающему город со всех сторон. Вскоре и дом, и шоссе остались далеко позади, и я слышала только, как хлюпает сырая земля у меня под ногами и покрикивают сойки.
Если бы не узкая ленточка тропы, ведущая через лес, я не рискнула бы забрести так далеко одна. У меня начисто отсутствует чувство направления, я способна заблудиться даже в гораздо менее располагающей к этому обстановке. Тропа уводила все глубже в лес, в основном на восток, насколько я могла судить, вилась между елками и тсугой, тисом и кленами. Названия окружающих меня растений я припоминала смутно, зная их только потому, что Чарли когда-то показывал их мне из окна патрульной машины. Попадалось много незнакомых видов, насчет некоторых, сплошь обросших растениями-паразитами, я сомневалась.
Я шла по тропе до тех пор, пока злость на саму себя гнала меня вперед, и сбавила шаг, лишь когда немного остыла. Несколько холодных капель просочились сквозь навес веток над головой, но я так и не поняла – то ли снова начинается дождь, то ли ветер стряхнул с листьев застоявшуюся со вчерашнего дня дождевую воду. Недавно поваленное дерево – я поняла, что оно упало недавно, потому
Не стоило сюда приходить, но куда еще мне податься? Лес был темным, зеленым и слишком похожим на страшный сон минувшей ночью, поэтому на душевный покой я не рассчитывала. Теперь, когда я больше не слышала собственных шагов, тишина казалась гнетущей. Птицы тоже притихли, капли сверху падали все чаще – должно быть, все-таки начался дождь. Папоротники поднимались выше моей головы теперь, когда я сидела, поэтому меня никто не увидел бы, даже пройдя по тропе на расстоянии трех шагов.
Здесь, среди деревьев, поверить в глупости, которых я устыдилась дома, было гораздо проще. В этом лесу ничто не менялось тысячелетиями, все мифы и легенды сотен разных стран казались в зеленом сумраке более правдоподобными, чем в моей привычной спальне.
Нехотя я заставила себя сосредоточиться на двух самых главных вопросах, на которые мне требовалось ответить.
Прежде всего предстояло решить, может ли быть правдой то, что я узнала от Джейкоба о Калленах.
Мой разум сразу же выдал категоричное «нет». Даже просто задумываться о такой ерунде глупо и вредно. Но как же тогда быть? Разумного объяснения, почему я до сих пор жива, не находилось. Я мысленно перечислила все странности, которые заметила сама: невероятную скорость и силу, глаза, меняющие цвет с черного на золотистый и наоборот, нечеловеческую красоту, бледную холодную кожу. И подробности, осознание которых пришло постепенно: они никогда не едят и двигаются с настораживающей грацией. Вдобавок он порой изъясняется в выражениях, подходящих скорее для романа конца девятнадцатого века, чем для школы двадцать первого. Урок, на котором мы определяли группу крови, он прогулял. Был не прочь поехать на побережье, но лишь до тех пор, пока не узнал, куда именно мы едем. Похоже, знал мысли всех вокруг… кроме моих. И намекал, что он опасный злодей…
Неужели Каллены – вампиры?
Скажем так: они – нечто. Нечто, не поддающееся разумному объяснению, хотя оно и находится прямо перед моими недоверчивыми глазами. Но кем бы он ни был – «холодным» из легенды Джейкоба или супергероем из моей гипотезы, – Эдвард Каллен… не человек. Он нечто большее.
Значит, «возможно»: таким и будет пока мой ответ на первый вопрос.
А теперь – самое важное. Если это все-таки правда, что делать мне?
Если Эдвард действительно вампир, – а я не могла произнести эти слова даже мысленно, – тогда как мне быть? О том, чтобы обратиться к кому-нибудь за помощью, не может быть и речи. Даже я не верю самой себе, а если поделюсь с кем-нибудь еще, меня упрячут в психушку.
Приемлемыми казались только два пути. Первый – послушать совет Эдварда: поступить разумно и по возможности избегать его. Отменить все наши планы, игнорировать его, как только получится. Делать вид, что нас разделяет толстая, непроницаемая стеклянная стена – на том единственном уроке, который нам приходится проводить за одним столом. Попросить оставить меня в покое и объяснить, что на этот раз я не шучу.
От этой перспективы меня охватило мучительное отчаяние. Отторгая боль, разум тут же перешел ко второму варианту из возможных.