Сундук с серебром
Шрифт:
В те дни мир быстро преображался. Но люди в заброшенном ущелье не думали об этом. В мрачные, почерневшие от сырости дома новости забредали редко и обычно тут же, если они не задевали кровных интересов, предавались забвению.
Однако и в этой глуши постепенно появлялись приметы новых веяний, как правило, пугавших население.
В Ровтах среди бела дня обокрали усадьбу. В ущелье убили и ограбили путника, а труп бросили возле потока.
Жителей, не привыкших к грабежам и разбоям, охватила паника.
Любой чужак, проходивший по долине, вызывал подозрения. Если он пускался в разговоры, на него смотрели с недоверием и радовались, убеждаясь в его порядочности.
А чужие люди так и рыскали по долине, шарили по окрестным горам в поисках заработка, заглядывали во все долины и ущелья в надежде хоть что-нибудь урвать и выжать из этой земли…
Законы об охране лесов отчаянно попирались. Поток денег, хлынувших в страну, иссяк. Люди забыли о бережливости, вознаграждая себя за годы лишений. Если денег не хватало, продавали все, что можно было продать. Если в хлеву было пусто, шли в лес.
Застучали первые топоры, и перестук их уже не прекращался. То они стучали на гребнях гор, то на склонах, то в долине, то поврозь, то мощным хором. Со стоном валились деревья, грохоча скатывались через камни и падали в низину. Там их ждали пила и топор; выстраивались длинные штабеля бревен.
Люди работали лихорадочно — и свои и чужие. Низенькие черноволосые люди с перекинутыми через левое плечо плащами шныряли по всей округе, тараторили, сидели в трактирах, бранились, лезли в дома.
Их тугие кошельки пробуждали алчность. Одним глазом они обычно оценивали сметливость или головотяпство продавца, другим прикидывали барыш.
— Требуют долги, а денег нет, — сказал как-то Петер своей жене. — На свадьбу занял, на нотариуса занял, Францке надо выплачивать ее долю.
— Продай что-нибудь! — сказала Милка.
— Корову нельзя продавать, — вслух пустился рассуждать Петер, стараясь навести жену на нужную ему мысль.
— У нас есть лес.
— Придется, — обрадовался он в душе, — даже если отца удар хватит.
— Ты обещал мне новую мебель. И дом не ремонтировали, когда я пришла. Живем как в хлеву.
— Не все сразу, — увещевал ее Петер. — Деньги еще понадобятся на то… Сама знаешь…
Несколько дней спустя Продар сидел под Мертвой скалой и смотрел в долину. Накануне прошел дождь, день был ясный и свежий, далеко вокруг видна была каждая былинка.
Трое мужчин с плащами через плечо вышли из ущелья и направились к дому Кошана. Вскоре показалась Кошаниха. Она быстро побежала к мосту и исчезла между деревьями. Не прошло и пяти минут, как она уже возвращалась назад. За ней шагал Петер. В дом Кошана он вошел прежде хозяйки.
Продар долго ждал. Солнце уже начало опускаться за вершины дальних деревьев, когда незнакомцы и Петер покинули дом. Неторопливо
Продар встал и раздвинул кусты. Они шли не к дому. Он не мог понять, зачем они здесь, но на душе сразу стало неспокойно.
Продар сел. Солнце уже наполовину скрылось за горой, волна золотого света залила небо с плывущими по нему облаками. Синяя тень, постепенно вытесняемая мглой, закрывала весь склон.
Откуда-то с вырубки послышался протяжный крик рабочих, подобно рогу разнесшийся по долине.
Продара охватило нетерпение. Он хотел уже встать и идти домой, как вдруг услышал над собой голоса.
Он сел на пенек в углублении скалы и замер, как деревянный божок. Мужчины даже не заметили его. Трое с лицами цвета ржавчины смотрели из-под широкополых шляп. Они показывали пальцами на стволы, тараторили по-итальянски и смеялись.
Петер шел за ними. Вдруг один итальянец обернулся и сказал по-словенски:
— Хорошие деревья, хорошие деньги!
И тут они увидели Продара и от неожиданности вздрогнули. Посмеявшись над собственной пугливостью, чужаки проследовали дальше.
Продар молчал. Пронзительным взглядом смерил он сына. Петер смущенно отвел глаза и пошел за итальянцами.
У Продара защемило сердце. Он встал и прислонился к стволу дерева, словно к живому, горячо любимому существу. Он чувствовал его тепло и биение сердца.
Продар поспешил в ущелье. В горнице за столом сидели Петер и трое чужаков. Они пили водку и хлопали ладонями по кленовой столешнице. Продар уставился на лежавшие перед Петером ассигнации. Глаза его затуманились.
— Петер, не вздумай потом говорить, что я не остерегал тебя, — молвил Продар, когда все четверо воззрились на него.
— Дело слажено! — отрезал сын.
— Петер, говорю еще раз, — повторил старик, — не жалуйся потом, что я ничего тебе не сказал.
— Вот еще. — Петер пожал плечами.
— Чего хочет старик? — спросил говоривший по-словенски итальянец.
Продар вышел в сени, за спиной он слышал смех чужаков. Петер заключил сделку. В тот вечер он старался не показываться отцу на глаза.
Было воскресенье. Петер против обыкновения задержался в селе. Он еще не закончил дела с предпринимателями, которым продал лес; надо было получить с них остаток денег и окончательно оформить купчую.
Итальянцы сказали ему, что на днях начнут рубить; лес надо повалить до дождей, чтоб вовремя спустить его к воде.
Возвращаясь поздним вечером, он хотел по дороге заглянуть к Кошанам, но в окнах было темно, а на двери висел замок. Петер удивился и заспешил домой.
На мосту ему встретилась Кошаниха. Она несла узел и задумчиво смотрела себе под ноги.
— Иисус, Мария, ты ли это? — вскрикнула Кошаниха, столкнувшись с зятем.
Не успел Петер и рот раскрыть, как загадочная улыбка расплылась по ее лицу.