Супердвое: убойный фактор
Шрифт:
— Мы этим как раз и занимаемся, — далее я уже действовал открытым текстом. — Под Сталинградом.
— Я приветствую вашу откровенность и со своей стороны готов проинформировать ваших научных руководителей о моем разговоре с Вернером Гейзенбергом. Он навестил меня в октябре сорок первого года. Вам известно, кто такой Гейзенберг?
— Лауреат нобелевской премии 1933 года по физике.
— Этого достаточно. Следует добавить, Вернер считает меня своим учителем, и я, поверьте, гордился таким учеником. Он всегда отличался независимостью суждений, способностью отыскивать самые безумные решения. О его визите обязательно должны знать те, кто сражался под Сталинградом. Я настаиваю на этом.
— От
Он задумался, затем неожиданно спросил.
— Простите, вы русский?
Я испытал испуг, поэтому ответил не сразу. Сначала прикинул — стоит ли играть с Бором в прятки? Ответ — нет, не стоит, тем более, что Бор никогда не задал бы этот крайне неделикатный вопрос, если бы не испытывал сомнений относительно моего визита. Я обязан развеять их. Хотя бы ради тех, кто сражался под Сталинградом.
— Нет, я чистокровный немец. Правда, вырос в России.
— Это благородное вино, — согласился Бор. — Тогда вы должны усвоить накрепко — я сообщу информацию, которой нельзя пренебречь. Я должен быть уверен, что она в любом случае дойдет до ваших научных руководителей на востоке. Вы были искренни, и это облегчает дело. Что касается Гейзенберга, оказалось, даже таким, как он, можно внушить нечто совершенно недопустимое.
В тридцать восьмом году мне представилась возможность убедиться, куда могут завести человека «измы» и предвзятое обращение с исходными данными. Тем летом мне пришлось выступить на специальной сессии Всемирного конгресса антропологов и этнографов. Для заседаний намеренно отвели Кронборгский замке, где все еще бродит тень Гамлета с его неумирающим вопросом: быть или не быть?
Не могу сказать точно, когда произошел скандал: то ли когда я заговорил о «недопустимом национальном самодовольстве», то ли когда сакцентировал внимание делегатов на очевидной мысли — «в силу понятных причин мы можем утверждать, что разные человеческие культуры тоже обладают свойством дополнительности. Они как бы дополняют друг друга, каждая из них вносит свой вклад в общую копилку человеческих ценностей».
Что было страшного в подобном тезисе? Однако германская делегация в полном составе покинула зал, а ведь среди них были всемирно известные ученые. Многие из них ранее придерживались подобных взглядов.
Затем Бор пригласил меня совершить прогулку.
— Знаете, я люблю беседовать на ходу. Вот и с Гейзенбергом мы тоже отправились бродить по парку. Подальше, как он сказал, от чужих глаз…»
«…Итак, октябрь сорок первого года.
Вернер долго ходил вокруг да около и только вот на той дорожке, куда мы сейчас свернем, завел речь о том, что физики, возможно, находятся на пороге создания оружия огромной разрушительной силы.
Мы свернули в липовую аллею, где густо пахло сырой землей и едва уловимым ароматом набиравшей силу травы.
— Свой визит в Копенгаген он объяснил непростой ситуацией, в какую попали его коллеги, работающие над расщеплением атомного ядра. По его словам, они обращаются ко мне с настоятельной просьбой — пусть папаша Бор посоветует, как поступить в этой непростой ситуации. Расщеплять или не расщеплять? Есть ли достойный выход из этого тупика? Возможно, следует объявить общий негласный мораторий на такого рода исследования?
Профессор пристукнул палкой по утоптанной земле.
— Он приехал ко мне, старику, за алиби!! Возможно, Вернер сам не до конца осознавал, что сама посылка списать на Бора свои грехи, являлась откровенно негодной попыткой уйти от ответственности. Создавая урановую бомбу, он и его друзья надеялись в будущем сослаться на меня — Бор все знал, он благословил нас. Или — Бор все знал, однако не сумел
Это чудовищно!
Я спросил прямо: «Ты действительно считаешь, что деление ядра может быть использовано для создания смертельного оружия?» Гейзенберг смешался, заявил, что он лично с трудом верит, что в обозримом будущем удастся создать такого рода оружие. Начал ссылаться на какие-то непреодолимые технические трудности, на нехватку исходных материалов, на то на се.
Профессор еще раз пристукнул палкой.
— Он ушел от ответа и это было страшнее всего. Вывод напрашивался самый простой — они работают над ядерной взрывчаткой и хотят получить мое благословение! Разговор со мной — очень хитрый ход, с помощью которого они желали бы снять нагрузку со своей совести! Но если бы только это, я, может, и попытался объяснить Вернеру двусмысленность его просьбы. К сожалению, за его словами отчетливо просматривалось нетерпеливое намерение проверить, что мне вообще известно о такого рода исследованиях, особенно за пределами рейха. Он попытался использовать меня, своего учителя, в качестве информатора! Это никуда не годится!
Некоторое время Бор переживал разочарование, которое он испытал во время встречи со своим лучшим учеником. Затем обратился ко мне.
— Вам все понятно?
Я кивнул.
— Вряд ли ваш визит пройдет незамеченным. Вам, по-видимому, придется отчитаться перед оккупационными властями. Что вы имели в виду под «оборонным проектом», по поводу которого хотели проконсультироваться со мной?
Его проницательность граничила с его знаниями.
— Мне бы не хотелось выдавать военную тайну, но речь идет о таинственных лучах смерти, с помощью которых можно подрывать боеприпасы на расстоянии до двадцати километров.
Бор рассмеялся.
— До войны какой-то чудак уже обращался ко мне с подобным предложением. Он утверждал, это будет открытие века. Он назвал его «Хадубранд». Об этом еще писали в газетах. Скажем, через неделю вы посетите меня и я дам ответ. А заодно передам письмо господам Вернадскому и Иоффе.
— Тогда, если позволите, еще о личном. Говоря о дополнительности всех культур на земле, невольно спрашиваешь себя, каким же образом из такого множества миропониманий можно слепить что-то цельное, пригодное для каждого жителя Земли. Конечно, человеческая культура на базовом уровне едина. Опыт подсказывает, что при всей разноименности и даже разнокалиберности культур, у всех человеческих сообществ общего куда больше чем отличного. Другими словами, как согласовать между собой культурные достижения разных народов? Неужели этого нельзя добиться без применения грубой силы? Один из моих научных руководителей предложил использовать для этой цели принцип согласия.
— Что он понимает под этим?
— Это такой подход, при котором, отыскивая истину, нет необходимости отказываться от чего-то ценного само по себе ради чего-то ценного самого по себе. Никто не имеет права принуждать оппонента поступаться своим кровным. Помнится, вы утверждали, нет никакого противоречия в том, как рассматривать ли элементарный объект — как частицу или как волну. Противоположности суть дополнения. Каждый из этих подходов содержит часть истины, важно только не путать систему координат или воззрений, исходя из которых мы изучаем явление. Согласие, по мысли моего руководителя, снимает это противоречие, а также противоречие между плюсом и минусом, левым и правым, инь и янь. Он считает очевидным — согласие полярно конфликту или раздору не менее, чем единству или единогласию. Это такой взгляд, при котором отдают предпочтение объединяющему и сторонятся разъединяющего.