Супердвое: убойный фактор
Шрифт:
— Кажется, все прошло чисто. Насчет Бора дядя Людвиг сам предложил сослаться на него.
— Что Магди?
— Очень выросла. Мне показалось, она обо всем догадалась, но будет молчать.
— Почему?
— Ты произвел на нее сильное впечатление. Да что мы все о девицах!.. Как прошла встреча?
— Без проблем. Подтверждено прежнее задание — полноценное внедрение в структуру Дорнбергера, а также поиск подходов к Урановому проекту. Товарищ Вилли подчеркнул — Центр интересуют любые сведения по этому вопросу. От тебя ждут результат.
— Что еще?
— Центр передал пожелание вплотную заняться Майендорфом. При этом Москва предупреждает, спешить запрещается. Ни в коем случае нельзя рисковать добытой с таким трудом выигрышной позицией. Работай на перспективу, но упускать из виду материалы, которые проходят через группенфюрера Людвига фон Майендорфа, ты не имеешь права.
Неожиданно голос Первого дрогнул.
— Прости, дружище, у меня очень мало времени. Я должен исчезнуть из Берлина до полуночи.
После паузы он прибавил.
— Отзывают в Москву, — затем Толик помялся и развел руками. — Не знаю, как и сказать.
— Говори прямо?
Анатолий поднялся, налил коньяк в обе рюмки, поднял свою.
Мне тоже пришлось встать — отчего не выпить перед дальней дорогой. Я взял соседнюю рюмку.
— Крепись, Алекс.
Рука у меня дрогнула.
— Давай не чокаясь. За Тамару.
Я выпил, не сразу осознав, что он сказал, потом у меня внутри все затрепетало, но я не выдал себя.
Я сел.
— Как это случилось?
— В медсанбат попала бомба. Весь персонал, раненые — всех разом.
Что мне оставалось, как не крепиться, но даже укрепившись, мне трудно было отделаться от мысли, что судьба порой очень гнусно поступает с человеком.
Я дал волю антимониям.
Я заплакал.
Я плакал и вытирал слезы.
— Насчет задания… — тихо выговорил Толик.
— Что еще?
— Ты очень любил ее?
Я пожал плечами.
— Какое это имеет отношение к делу?
— В Москве рассудили, что самый верный путь к Майендорфу лежит через женитьбу на Магди.
— Я всегда был уверен, что в НКВД сидят железные люди. А может, это идея твоего папаши? Он всегда мечтал сделать тебя единственным наследником. Что с Петькой?
— Он с бабушкой. О нем позаботятся. Так как насчет Тамары, очень любил?
— Зачем тебе это?
— Чтобы поддержать, помочь напоследок.
— Я не собираюсь плакаться в жилетку.
— И правильно! Я на твоей стороне, но не буду скрывать, Майендорф — жирная утка. Поверь, Алекс, я с тобой.
— Вот и женись на Магди, а я отправлюсь в Москву. Неужели мы не сумеем их развести?
— Трущева не обманешь. Этот умеет читать мысли. Что касается Магди, в ней нет двуличного фанатизма папочки, но она не по мне.
Я промолчал.
— Еще просили сообщить, что крах фашистской Германии неизбежен. Песенка Гитлера спета, его наступление под Курском провалилось.
— Решили подсластить пилюлю?
Первый промолчал, затем добавил.
— Трущев
Я был благодарен Толику за то, что он пустил «пилюлю» мимо ушей — мало ли что может сорваться с языка в трудную минуту.
— Что я должен ответить? — спросил я. — Служу Советскому Союзу? Скажи как брат.
— Как брат прошу, крепись, Алекс. И запомни, я с тобой.
Баронесса, устроившаяся в шезлонге, внимательно прислушивалась к нашему разговору. Неожиданно она встала и, не снимая шляпу, подошла к воде. Коснувшись воды большим пальцем ноги, баронесса тут же отдернула ногу.
Я вздрогнул. Меня пронзило — история решила утопиться? Она владеет русским, и эта давным-давно погибшая соперница до сих пор тревожит ее? Она до сих пор страдает от ревности? Или ее взволновали слова мужа, что, вступая во взрослую жизнь, она так и не округлилась. К сожалению, даже к седьмому десятку она не успела стать толстушкой, но какое это имело значение. Мой долг спасти историю, напомнить о шляпе.
Я бросился к Магди. Алекс-Еско окликом остановил меня.
— Она всегда так купается.
Магдалена фон Шеель повернулась ко мне и, улыбнувшись, кивком подтвердила — чтобы не напечь голову, она всегда купается в шляпе. Она протянула мне руку, и я помог ей войти в воду.
— Danke, — поблагодарила она.
Из моря неожиданно близко вынырнул активист и неунываха Закруткин, обрызгал перепугавшуюся баронессу, и я вернулся на свой топчан.
— Простите, Алекс, — поинтересовался я, — как скоро вы исполнили приказ Центра и предложили фрау руку и сердце?
— Ты хочешь спросить, долго ли я хранил верность? Отвечу — до конца войны. Мы с Магди поженились в сорок седьмом. Она нищенствовала. Несмотря на университетский диплом, ее не брали на работу. Она же дочь нацистского преступника и попала под кампанию по денацификации.
Я бросил взгляд в сторону баронессы, весело перебрасывающейся брызгами с Закруткиным. По-видимому, у госпожи истории в личной жизни тоже не все гладко.
— …мы случайно встретились в Дюссельдорфе, она жила на улице Канареек. Я накормил ее в какой-то забегаловке, и Магди призналась, что никогда не теряла надежду, что я отыщу ее. Она верила, мы обязательно встретимся. Она мечтала об этом с того самого момента, когда мы детьми расстались в Дюссельдорфе, и тогда, когда капитуляция разбросала нас по разрушенной Германии. Мы, немцы, в этом смысле ничуть не лучше, чем романтически настроенные русские. Эта мечта давала ей силы выжить. Она не пошла на улицу. Она работала в прачечной, стирала вручную. Я не мог не оценить такую привязанность. Нам, русским, это трудно понять, тем более что она все знала — и про меня, и про Толика.