Супергрустная история настоящей любви

Штейнгарт Гари

Жизнь с Юни вполне ничего. Волнует, местами расстраивает. Спорим каждый день. Она никогда не сдается. Боец до последнего. Так куется человек, переживший несчастное детство. Такова независимость взросления, умение защитить себя, даже от фантомного недруга.

В основном мы спорили про светскую жизнь. Ее бы устроило тусоваться с подругами из Элдербёрда, только что вернувшимися в Нью-Йорк. Вроде бы славные девчонки, искрометные, но неуверенные в себе, мечтают о дорогих вещах и хоть какой индивидуальности, путают одно с другим, но по сути взрослеть не торопятся. Одна девушка, которая по правде ест, получила 500 с мелочью за Ебильность, и остальные обучают ее худеть. Все время щиплют ее, мажут кремами,

пока она не начинает грустно блестеть на диване у меня в гостиной, и взвешивают ее, словно призового тунца на токийской пристани. Другая девочка предпочитает стиль «голая библиотекарша», и тело ее покрыто крайне мало чем, не считая очков, толстых, как мои противоштормовые окна; по-моему, смешно, если учесть, что даже престижный Элдербёрд недавно закрыл свою физическую библиотеку, — черт возьми, что же тогда эта девочка изображает? Потом они глушат розовое вино у нас (у нас!) на балконе — лица у всех симпатичные, опухшие, пьяные, все рассказывают длиннющие цикличные истории, которые задуманы как смешные, а в итоге пугают, — саги о дешевом эфемерном мире, где что ни день все друг друга запросто предают, а на женщин порой ссут у всех на глазах. Я завидовал их молодости и боялся за их будущее. Короче говоря, девицы возбуждали меня и будили отцовские чувства, а это неудачный коктейль.

Я сказал Юнис — небрежно и с обаятельнейшей утконосьей ухмылкой, — что следующие две недели на светском фронте будет напряженно. Джоши умоляет познакомиться с ней и ждет нас в субботу у себя дома. Затем в понедельник у Грейс и Вишну вечеринка на Стэтен-Айленде, где будет официально объявлено о беременности.

— Я понимаю, что ты, типа, не светская львица, — сказал я.

Но она уже отвернулась, и сердитые острия ее лопаток преградили путь моей ласковой руке.

— Твой босс, — сказала она, — хочет познакомиться со мной?

— Он любит молодежь. Сам в подростка превращается.

— Эта сука Грейс зовет нас к себе? Зачем? Снова надо мной посмеяться?

— Да ты что? Грейс тебя любит!

— Наверняка хочет, чтоб я была ей младшей сестренкой. Нет уж, Лен, спасибо.

— Она правда тебя любит, Юнис. Хочет подыскать тебе работу в Рознице. Говорила, что ее соседка по принстонской общаге, может, знает про стажировки в «Падме». — Трижды, когда мы кратко, по касательной затрагивали будущую работу Юнис и ее участие в оплате растущего счета за кондиционер ($ 8230 в долларах, только за июнь), она упоминала работу в Рознице. Как и все ее элдербёрдские подруги. Ну еще бы. Кредит для мальчиков, Розница для девочек.

— Ты не понимаешь, Леонард.

Больше всего на свете ненавижу эту фразу. Я понимаю.Не все, но многое. А о том, чего не понимаю, хочу узнать больше. Если б Юнис попросила, я бы на работе взял целую неделю отпуска, сослался бы на семейные обстоятельства (и, собственно, не соврал бы) и слушал ее рассказы. Поставил бы между нами коробку бумажных салфеток и тарелку благостного мисо, вынул бы эппэрэт, все бы записал, вычислил, где болит, внес разумные предложения, исходя из собственного опыта, стал бы великим специалистом по Пакам.

— Я банкрот, — сказала она.

— Что?

— Мне нечего надеть. И у меня толстая попа.

— Ты весишь восемьдесят три фунта. На Грэнд-стрит все оборачиваются в восхищении, дабы узреть твою попу. У тебя три шкафа туфель и платьев.

— Восемьдесят шесть. И у меня ничего нет на лето,Ленни. Ты меня вообще слушаешь?

Мы еще немножко поругались. Она ушла в гостиную и принялась тинкать — сидит по-турецки, мертвая улыбка, нарочитые вздохи, мои мольбы все пронзительнее. В конце концов мы достигли некоего компромисса. Пойдем в Розничный коридор ООН, купим обновки нам обоим. Я покрою стоимость ее нарядов на 60 %, а остальное она

возьмет из родительского Кредита. Компромисс, говорю же.

В РКООН я прежде не бывал. Розничные коридоры всегда меня пугали, а это ведь, кажется, крупнейший. В Коридоре, который два года назад вырыли на Юнион-сквер, все выглядели лучше и существенно моложе меня. Я люблю ходить с Грейс в оригинальные лавочки на Стэтен-Айленде, хотя клиентура там постарше и седины у них в волосах побольше — эти люди выросли в благородных бруклинских районах Гринпойнт и Бушвик, а потом были вытеснены на Стэтен-Айленд.

Я запаниковал, едва мы добрались до ООН: человеческие скопления изливались из подземной парковки на семи уровнях; демонстрационные товары извергали информацию, затоплявшую мой эппэрэт соблазнительными данными; ссудобомбисты бросались на меня, увидев мой превосходный Кредитный рейтинг; над головой гигантские растяжки ДВА «Америка славет [sic] своих транжир», изображающие девушку, которую Юнис знала по старшим классам, — девчонка выжулила себе кучу Кредитных линий и умудрилась купить шесть весенних коллекций, а также дом.

Остаточный свет заходящего солнца тек сквозь стеклянную крышу РКООН, и стальные балки в сотнях футов над нами блестели, точно ребра страшного зверя. По-моему, здесь раньше проходили совещания Совета безопасности, хотя могу ошибаться. За год моих римских каникул Америка, похоже, затвердила свой урок по накладным расходам и закрыла традиционные торговые центры. Процветающие Розничные коридоры должны имитировать североафриканские базары стародавних времен: их единственная задача — быстрый обмен товарами и услугами, только без заунывных торгашеских криков и запаха мандаринового пота.

Карта местности Юнис не требовалась. Она вела, а я шел следом мимо товаров, сплошь покрывавших бескрайний этаж, — один магазин превращался в другой, стойка за стойкой, дальше снова стойки, подходишь, оглядываешь, обдумываешь, уходишь. Знаменитые бюстгальтеры «Сааами» без сосков, которые Юнис показывала мне на «ПОПЫшности», прославленные корсеты «Падма», как у польской порнозвезды в «ЖопоДокторе». Мы остановились посмотреть на консервативные летние вечерние платья «МолодаМанда».

— Мне понадобятся два, — сказала Юнис. — Одно на вечеринку твоего босса и одно к этой суке Грейс.

— У босса будет не вечеринка, — сказал я. — Выпьем пару бокалов вина и закусим морковкой и черникой.

На это Юнис не обратила внимания — она занялась делом. Сначала поискала в эппэрэте, как эти вещи продаются по всему миру. Затем принялась перебирать черные, на вид одинаковые платья на круговой стойке. Щелк, щелк, щелк — каждая вешалка стукалась о предыдущую, точно бухгалтерские счеты стучат. На каждое платье она тратила меньше секунды, но каждая секунда была полнее, чем долгие часы, проведенные на «ПОПЫшности» за разглядыванием тех же самых вещей: каждая секунда была столкновением с реальностью. Лицо у Юнис было суровое, сосредоточенное, рот слегка приоткрыт. Вот она, неуверенность выбора, боль жизни без истории, боль стремления к высотам. Этот мир превращал меня в букашку, вгонял в трепет своей религиозностью, своими попытками извлечь смысл из предмета, содержащего главным образом нитки. Ах, если бы красота объясняла этот мир. Если бы лифчик без сосков решал все проблемы.

— У них либо нет нулевого размера, — сказала Юнис, дойдя до последнего платья, — либо эта глупая вышивка по подолу. Делают вид, будто они стильнее «ПолнойКапитуляции», у которой разрез вдоль промежности. Пошли в «Лукожу».

— Там же эти прозрачные джинсы? — сказал я. И вообразил, как Юнис являет случайному прохожему вульву и зад, переходя запруженную Деланси-стрит, и водители с нью-джерсийскими номерами в изумлении опускают затемненные стекла. Мне хотелось защитить ее минималистскую комплектацию, но и без привкуса эротизма не обошлось, не говоря уж о вопросах социального статуса. Люди увидят ее крошечную посадочную полосу и выше оценят меня.