Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки

Цепов Денис

«Господи ты боже мой, тут еще и эта на сносях! – прошибло Киракозова, но было ему покамест не до того. – Ох, как всё неладно… и не с руки мне…» – мелькало у него в сознании, но додумывать что-либо было некогда. Он изо всех сил вмазал пациенту по грудине в место прикрепления четвертой пары ребер. Кровать, крякнув внутренностями, погасила удар, затем со скрипом заходила ходуном, амортизируя отчаянные качки.

Десять толчков в грудную клетку – раз в секунду – два вдоха рот в рот, как положено при реанимации в одиночку. Десять – два, про воздуховодную резинку в запарке было попросту забыто. Койка натужно пружинила, сводя

все усилия на нет. «Давай же, давай, давай, давай ты, чтоб тебя… давай же, заводись, сволочь, заводись… ну заведись же ты, слышишь, хоть ненадолго, хотя бы на чуть-чуть…» – надрывно умолял про себя задыхающийся Киракозов. Всё было без толку.

Сунувшись в чемодан за адреналином для внутрисердечной инъекции, он вспомнил про воздуховод – и сразу же забыл, увидев, что женщина скрючилась в углу комнаты, уперевшись руками в стол. Роженица поскуливала. В притворенной на ширину ладони двери маячил пацаненок.

Разбираться времени не было, разорваться Киракозов не мог. Как колют внутрисердечно, он знал и видел, но сам неостывшему трупу – в институте скудно практиковались на окоченевших запасах морга – самостоятельно он делал впервые, но уколол, как в морге: легко, точно и безрезультатно. Продолжая качать, он всё чаще поглядывал на женщину. Полусогнутая, с расставленными ногами, роженица громко скулила. Воды отошли, на ковре под ней расползалось темное пятно.

Киракозов еще раз качнул, пружины в последний раз безнадежно скрипнули. Здесь всё было кончено, телу давно стало всё равно, Киракозову теперь, кажется, тоже. «Чехлить – так чохом!» – мрачно шевельнулось в нем, когда женский скулеж перешел в подвывание… Вовсю глазея, белобрысый пацанчик просачивался в комнату.

– Марш отсюда! – прикрикнул на него Родион Романыч, но ребенок будто бы не слышал.

– А папа уже умер? – деловито спросил маленький глазастый человек в пижамке. – А мама рожает, да?

– Иди в свою комнату, – постарался ровно и строго распорядиться Киракозов, но ничего у него не получилось, – иди, у тебя братишка скоро будет… или сестренка будет, а пока иди к себе, ладно… – попросил он.

– Вместо папы будет? – с живостью поинтересовался человечек и колупнул в носу. – А сестренку я не хочу, девчонки все противные. И свои игрушки я ей не дам, я лучше их сломаю, вот так вот! – агрессивно сообщил пацаненок.

– И не надо, не давай, – согласился Родион Романыч. – Только ты сейчас уйди, пожалуйста, ты мне маме твоей не даешь помочь, пойми ты…

– А мне интересно, – заявил ребенок, но в этот момент женщина исступленно взвыла, и пацаненок споро подался вон из комнаты.

«А мне ко всем прелестям теперь только тазового предлежания не хватало… всё через жопу…» – подумал Киракозов, лихорадочно выискивая в памяти начатки акушерских познаний. Он огляделся. На кровати рядом с трупом, прикрытым одеялом («Когда это я?» – не помнил Киракозов), оставалось место для роженицы. Он довел ее и уложил, задрав халатик и сорочку. Роды шли, головка плода уже появилась и в перерывах между схватками не исчезала. Женщина лежала на спине, как лягушка, запрокинув расставленные ноги, согнутые в коленях, голова ее моталась по простыне.

– Мама… мамочка… мама… – шевелила она искусанными губами в перерывах между схватками.

– Тужься, тужься, сама сейчас мамой станешь, поднатужься еще, – натягивая резиновые перчатки, заклинал Киракозов, – дыши глубже, дыши, животом

дыши… о-ох… о-ох… – задышал он вместе с нею, голова закружилась, выкатил рвотный позыв. – Ё… пошел ты, пошел же… – бессильно выматерился он, заметив притаившегося в дальнем углу комнаты пацаненка.

– Не, нетушки, – отказался подчиниться тот.

– Мама… а-а-а-а! – по-животному взвыла женщина, кровь из ее разорвавшейся промежности хлынула на простыню одновременно с содержимым прямой кишки, сразу же головка плода с реденькими темными волосиками появилась целиком, и следом без хлопот на руки Киракозову вышел весь ребенок – в родовой смазке, блестящий, сморщенный, скорее беловатый, чем розовый, противный, как опарыш…

Роженица со всхлипом распласталась на постели, отвернув голову от мужниного тела. Пацанчик, подавшись из своего угла, беззастенчиво и жадно разглядывал материну анатомию. Киракозов цапнул из чемодана пару зажимов, наложил их друг за другом на трубку пуповины и посредине между ними рассек ее скальпелем. Потом он перевернул плод, держа его одной рукой за ножки, и ладонью хлопнул по ягодичкам.

Девочка закричала.

– Всё… всё хорошо, всё в порядке, – сипло заговорил Киракозов, – у вас замечательная девочка, – голос его упорно не слушался.

Женщина лежала молча, не поворачивая головы.

За стеною хлопнула входная дверь, по коридору шумно прошагали, вошел Мироныч, груженный дефибриллятором и чемоданом. Воспользовавшись его сильнейшим замешательством на пороге, просвещенный пацаненок брызнул вон.

– Ты это что, т-ты нарочно? – ошарашенно спросил заведующий у Родиона Романыча, в руках которого заполошно пищал младенец с раскачивающимся на пуповине зажимом. – Т-т-ты это сам? – совсем непонятно и почему-то жалобно поинтересовался шеф, затем разглядел прикрытое одеялом тело, роженицу рядом с ним на окровавленной изгаженной простыне, поперхнулся, уставился на Киракозова, не отличавшегося цветом лица от покойника, ойкнул и сказал: – Спокойно, Родик, спокойно… Ничего, не паникуй только, ты сделал всё, что мог…

Побелевшие губы Родиона Романыча препостыднейшим образом задрожали, но разобравшийся в обстановке заведующий немедленно скомандовал, будто пресек:

– Что ты застрял, мудила, ребенка обмывай! – неожиданно рявкнул доктор Фишман, фельдшер Киракозов зашевелился, и на какое-то время всё в общем и целом стало на свои места.

Но через час, по возвращении, началась реакция. Киракозов болезненно забился в уголок, отмалчивался, таращился сычом, будто напряженно ждал расправы, хотя, по словам заведующего, в этой неудобосваримой истории не выходил он ни героем, конечно же, ни законченным и безнадежным недоумком. Буквально следуя заповеди: «Если не можешь спасти больного – спасай врача», на базе Мироныч подтвердил:

– Не куксись, Родик, ты сделал всё, что мог, – устало повторил расхлебавший всю кашу заведуюций, – всё сделал, даже немножко больше, понял… – Мироныч сунул безучастному ко всему фельдшеру стакан с купленной для него водкой. – На-ка, держи… выпей, – распорядился шеф, и Киракозов покорно и безразлично, точно как воду, отпил половину.

– А мальчик или девочка? – живо обратилась к нему Тамара, едва заведующий скупо и не слишком складно удовлетворил любопытство встревоженных сотрудников. – Так кто родился-то, мальчик? – не дождавшись ответа, переспросила она.