Сурикэ

Эмар Густав

— Я так и думал; прочтите ваш рапорт, кузен.

— Я, собственно, за этим и пришел.

— Читайте, я слушаю.

— Я начинаю.

Граф Меренвиль с мельчайшими подробностями сообщил главнокомандующему обо всем происшедшем во время свидания с парламентером.

— Отлично, — сказал генерал, когда граф окончил свое сообщение, — я действительно думаю, что все кончено, если только эти люди не сумасшедшие, чего я не предполагаю.

— Мы скоро получим от них ответ.

— Да, я тоже так думаю, остается подождать всего несколько минут.

В

это мгновение сержант Ларутин вошел в палатку.

— Чего тебе? — спросил генерал.

— С вашего позволения, генерал, там какой-то верзила офицер, длинный, словно жердь, желает говорить с главнокомандующим.

— Введи его, и впредь прошу без замечаний.

— А между тем, генерал, как вам угодно…

— Убирайся. Мне некогда слушать твою болтовню.

— Гм! — пробормотал Ларутин сквозь зубы. — Сегодня сердит.

Сержант пожал плечами и через несколько минут снова вернулся в палатку в сопровождении английского офицера, которого ожидал генерал. Этот офицер был капитан, он принес согласие на условия, предложенные главнокомандующим. Комендант поручил ему условиться насчет подробностей сдачи фортов.

Г-н Монкальм велел позвать одного из своих адъютантов — Оливье де Меренвиля, капитана в полку Шампаньи; Монкальм поручил ему как можно лучше обойтись с его английским коллегою и потом отпустил их.

Оба молодых капитана почтительно раскланялись и удалились вместе.

— Комендант крепости не дождался даже условленного часа, — сказал граф.

— И прекрасно сделал, — отвечал, улыбаясь, главнокомандующий. — Что он мог сделать в его положении? Несколько минут больше или меньше не имели бы никакого значения.

— Конечно.

— Он смирился как порядочный человек, и это было самое лучшее, что он мог сделать.

— Все равно это, вероятно, было ему тяжело.

— Не скажу, что нет; но, поверьте мне, письмо графа Лондона не слишком удивило его.

— Вы думаете, что он ожидал…

— Разумеется, кузен, он знал очень хорошо, что если граф Лондона должен был явиться, он не замедлил бы это сделать и не стал бы ожидать последней минуты, чтобы прийти на помощь крепостям.

— Шевалье Леви нам оказал большую услугу в этом случае.

— Он отлично исполнил свою обязанность.

— Надо отдать ему справедливость, он прекрасно маневрировал для того, чтобы удержать англичан.

— Кстати, кузен, правда ли, что мне о вас рассказывали?

— Что же такое, кузен?

— Меня уверяли, что вы едва не утонули.

— Лучше того, я совсем было утонул.

— Да полноте! Вы свежи, как роза.

— Рассказывайте… Только чудо спасло меня.

— И как называется это чудо?

— Вы будто не знаете?

— Не знаю, если спрашиваю.

— Ну так видите, меня спас Шарль Лебо; вы его не видали?

— Не видал, с моего приезда даже ничего не слыхал о нем.

— Увидите, когда будете нуждаться в нем.

— Очень вероятно; так на самом деле он вам спас жизнь?

— Судите сами, кузен; я устал до последней возможности и, хотя не совсем потерял

сознание, был не в состоянии отдать себе отчет в том, что происходило вокруг меня; Лебо наблюдал за мной, он знал, что я не искусный пловец и подоспел в ту минуту, когда я положительно тонул; он нырнул под меня, вытащил на поверхность и взвалил меня себе на спину; машинально я ухватился за его длинные и густые волосы, и он тащил меня около двадцати минут; благодаря ему я был спасен; все, что я вам теперь рассказываю, мне самому передавали; я ничего не помню; как только г-н Лебо увидал, что я пришел в себя совершенно, он бросил меня и исчез.

— О да, это его манера, — сказал генерал, смеясь, — этот оригинал заставит меня обожать его, вот увидите!

— Что меня касается, мой друг, я сохраню признательность к нему до конца своей жизни. Что сталось бы с моей женой, с моими бедными детьми!

— Этот Лебо странный человек; все любят и уважают его, жители Канады его боготворят, краснокожие пошли бы за него в огонь и в воду; все ему чем-нибудь обязаны, только он ничем никому. Непонятный молодой человек — всегда один, печальный, молчаливый, говорит только по необходимости, готовый на всякие услуги всем страждущим, он через несколько минут забывает, что сделал, и пари держу, что он забыл уже, что спас вам жизнь.

— Я это очень хорошо знаю, кузен, я уверен, что, когда буду ему говорить об этом спасении, он станет доказывать, что я не подвергался никакой опасности и спасся бы сам.

— Неужели? Меня до сих пор пробирает нервная дрожь, как только я об этом вспомню!

— Как этот замечательный человек упорно держится своей странствующей жизни!

— Очень жаль, потому что он мог бы всего достичь и везде был бы на своем месте.

— Тут что-нибудь да кроется, что нам неизвестно.

— Если бы нам удалось уговорить его, чтобы он отказался от своей профессии охотника, — сказал граф.

— Давайте попробуем, — отвечал генерал, улыбаясь, — может быть, вдвоем нам это и удастся.

— Может быть… эта идея мне нравится, я присоединю свои усилия к вашим, кузен.

— Так решено; прежде всего, следует узнать, что у него на душе, но его не легко исповедать, уверяю вас.

— Нужно уметь только взяться!

— Уж я его вертел на все лады, но ничего не добился.

— Потому что плохо взялись; найдем след, хоть самый неясный…

— Да, — сказал генерал, смеясь, — найдем хоть малейший след, а он поведет нас к дальнейшему открытию.

— Вот именно так.

— Где он был весь сегодняшний день?

— Бурламак его видел; кажется, он оставался со своими друзьями краснокожими и во время битвы дрался вместе с ними.

— Поверьте мне, что он имел причины, которые мы узнаем рано или поздно, чтобы так действовать.

— О, я знаю, что он ничего не предпринимает без уважительных причин, — сказал граф.

— Подождите, он, вероятно, не замедлит прийти ко мне; он знает, что я его жду с нетерпением. Кстати, кузен, хотите разделить со мной обед?