Сурикэ
Шрифт:
— Да, с семейством Меренвиль; граф Меренвиль мой опекун и заступает место моего отца, предполагая, что можно заменить отца, чего я не думаю.
— И вы правы, милая, ничто не может сравниться с любовью отца к сыну и матери к дочери.
— Да, это чувствует мое сердце, — печально проговорила молодая девушка. — Мне кажется, что в глубине моего сердца есть немало нежности и любви, и как бы я была счастлива разделить их с моим отцом, тем более с матерью; и как могла моя мать так покинуть меня, или она не любила меня! Я не могу предположить последнего
— Конечно, это чувство выше всех других; мать не может не любить своего ребенка.
— Да, это правда, я вывожу свое заключение из того, что хотя и не помню моей матери, но мне часто кажется, что я вижу ее, слышу, как она шепотом говорит со мною; тогда я наклоняюсь к ней, чтобы лучше расслышать слова, доходящие до моего сердца. Мне кажется, будто она бодрствует надо мною, и я чувствую, что она принадлежит мне одной. Мне думается, что, где бы я ни нашла ее, если только Богу угодно, я тотчас же узнаю ее. Но что это значит? — воскликнула вдруг Марта. — Ваши глаза полны слез, не огорчила ли я вас, сама того не зная, а? Если это так, милая, простите меня, умоляю вас…
— Нет, милое дитя, вы в одно и то же время и тронули меня, и доставили мне удовольствие. Увы! Я тоже мать…
— У вас есть дитя?
— У меня оно было — дочь, которую я обожала и…
— И где же она?
— У меня ее похитили.
— Похитили?
— Да, похитили!
— А ваша дочь…
— Никогда и ничего я о ней не слыхала. Все мои поиски остались напрасны; впрочем, что могла сделать я, бедная женщина, без влияния, без помощи, тогда как мои враги так могущественны.
Она внезапно остановилась и бросила испуганный взгляд.
— Боже! Как я могла так забыться!
— Не бойтесь, — сказала молодая девушка, обнимая ее, — здесь, кроме вас и меня, никого нет.
— Уверены ли вы в этом? — прошептала несчастная, боязливым взглядом окидывая окрестности.
— Да успокойтесь, мы одни; никто нас не слышал. О! Что заставляет вас так бояться…
— Прошу вас, милое дитя, не будем возвращаться более к этому предмету; вы не знаете и не можете знать, как мне привычен этот страх после всего, что я вынесла. Пытки индейцев пустяки, несмотря на их искусство мучить своих врагов, в сравнении с теми страданиями, на которые я обречена. Пытка продолжается несколько часов, я же в продолжение семнадцати лет не знала ни минуты перерыва.
— О! — вскричала молодая девушка, бросаясь в ее объятья. — Как я сожалею о своем бесполезном любопытстве! Поверьте, что никогда я не возвращусь более к этому печальному для вас воспоминанию.
— Благодарю, милое дитя. Скажите мне, как ваше имя?
— Марта, а как вас зовут?
— Называйте меня Свет Лесов, как называют меня эти бедные индейцы, которые за мою любовь к ним платят мне тем же; что же касается имени, которое я носила до прибытия моего в Канаду, — я его забыла или, говоря откровеннее, я сделала все, чтобы забыть его; у вас
— Вы находите? — спросила Марта, всплеснув своими крошечными ручками. — Как мне приятно это слышать.
— Посмотрите, милая Марта, вы молоды и у вас зоркие глаза, — кто это идет?
Молодая девушка оглянулась.
— Граф Меренвиль, мой опекун; его сопровождает один охотник, весьма известный в стране краснокожих.
— Как его имя?
— Шарль Лебо.
— Я его не знаю, — сказала Свет Лесов после нескольких минут молчания, — и это меня удивляет, — прибавила она. — Впрочем, весьма просто: ведь сегодня в первый раз я слышу о нем. Вы уверены, что его так зовут?
— Вполне уверена, — отвечала Марта, смеясь, — но только я забыла сказать прозвище, данное ему его собратьями-охотниками.
— А! Скажите же, может быть…
— Его друзья называют его Сурикэ, — прервала ее с шаловливой улыбкой Марта.
— Сурикэ! — вскричала Свет Лесов, всплеснув руками.
— Вы его знаете? — спросила Марта.
— Знаю ли я Сурикэ? О, да! Я его знаю с давних пор, милая крошка. Я его уважаю и люблю и никогда не буду в состоянии отблагодарить его; это прекраснейший и благороднейший молодой человек, какого я только когда-либо встречала.
— С каким жаром вы говорите о нем!
— Я никогда не наговорюсь достаточно хорошо об этом человеке; несколько раз он спасал меня от голодной смерти. Но никогда я не видала его иначе как в минуты нужды.
— А, дорогая, как я счастлива, что это слышу; мне тоже он спас жизнь.
— Да, — пробормотала с очаровательной улыбкой Свет Лесов, — помогать другим для него вошло в привычку. Но тише, вот они приближаются. Сурикэ не любит слушать, когда его хвалят.
— Они оживленно о чем-то говорят, — сказала Марта, — уж не худые ли известия они нам несут?
— Увы! Милое дитя, — отвечала с подавленным вздохом Свет Лесов, — можем ли мы ожидать чего другого в этой несчастной стране. Но вот и они, послушаем, что они нам сообщат.
Меренвиль и Сурикэ быстро вскарабкались по покатости крутого берега и очутились в нескольких шагах от дам, которым вежливо поклонились.
— Не нас ли вы ищете, господа? — спросила с нежной улыбкой Свет Лесов.
— Да, вас, — отвечал граф. — Убежище, которое я выбрал вам, так же как графине и моим детям, не может более вас защищать.
— Я это предчувствовала, — пробормотала Свет Лесов и потом громко прибавила: — Что же случилось, граф?
— Час тому назад прибыл курьер и сообщил, что битва началась со всех сторон и что англичане обладают грозными силами и, быть может, дня через два они будут перед этой крепостью. К тому же я получил приказание от Монкальма прибыть к нему как можно скорее в Карильон, и я вынужден ехать сегодня занять мой пост.
— Ах! — вскричала Марта. — Когда же будет конец этой ужасной войне?
— Когда французы будут подавлены, — отвечал граф глухим голосом.