СУРОВАЯ ГОТИКА
Шрифт:
– Вы мне предлагаете присовокупить надгробье к дарственной? – Евгений Аверьянович болезненно поморщился, а его бровь стала дергаться непрерывно, – Что за чушь… Почему нельзя запросить свидетельство о смерти этого Деева в архиве?
– Но он скончался в Москве, – грустно заметил Прошкин.
– Какая разница? Не в нашем, так в центральном архиве. Я подготовлю запрос. Это рутинная процедура…
Прошкин едва не подпрыгнул на стуле – действительно, у Александра Дмитриевича есть чему поучиться. Выудить свидетельство о смерти Деева через не заинтересованного нотариуса – какой тонкий тактический ход! А нотариус продолжал:
– У
От открывшейся возможности получить вожделенное свидетельство о смерти у Прошкина во рту пересохло, и он вынужден был вместо ответа отрицательно помотать головой:
– Тогда потребуется личное заявление этого Баева, – воздохнул Мазур, и уточнил: – Если речь идет о добровольном акте дарения – то почему он сам не пришел?
Прошкин закашлялся, указал на графин с водой, получив разрешение, напился, несколько успокоился и ответил:
– Товарищ Баев сейчас находится на лечении – в больнице.
– В тюремной? – побледневшими губами спросил Мазур.
– Ну что вы! В самой обыкновенной – клинической больнице. У него болезнь Боткина – инфекционный гепатит! Но ему уже гораздо лучше – доктора разрешают принимать посетителей, – и нетерпеливо предложил, – мы можем прямо сейчас к нему поехать – он сразу необходимые бумаги подпишет! Что бы не затягивать процесс…
– Процесс? Какой процесс? Над кем? – гражданин Мазур недоуменно посмотрел на Прошкина.
Николай Павлович был вынужден несколько раз от начала до конца повторить спич о тяжелой болезни и чудесном выздоровлении товарища Баева, пока нервозный нотариус невпопад задавая вопросы, автоматическими движениями складывал в огромную, древнего вида растрескавшуюся папку со стершимся золотым вензелем исписанные листки, печати и чистые бланки, а потом, оступаясь, залезал в казенно – черный автомобиль.
Зато в ординаторской лечебного учреждения нервничать пришлось уже самому Прошкину. Было от чего – на белой стене, словно знамение, весела чистая и аккуратно отглаженная шитая на заказ воинская форма Александра Дмитриевича, а на табуретке стаяли такие же чистые и сияющие сапоги с неуставными каблуками!
Тут же, в ординаторской, уплетал больничную кашу как всегда жизнерадостный Хомичев.
– Хомичев – ну ты нашел время обедать! Кто с Александром Дмитриевичем остался? – строго поинтересовался Прошкин, не рискуя сразу перейти к столь неожиданно материализовавшейся форме. Действительно – это больница нездоровое место! В то время как во всей округе вещественные доказательства с удручающей регулярностью исчезали, тут они сами собой возникали со столь же необъяснимой частотой. Серега отставил миску, подскочил, вытащи из шкафа белые халаты для посетителей, и объяснил:
– Там, сам Владимир Митрофанович, и доктор Борменталь… А меня покушать отпустили – что бы место не занимал…
Прошкин удовлетворился таким искренним объяснением и указал на форму:
– А эти предметы гардероба откуда взялись?
– Начхоз принес, Игнат Агеевич. Инвентаризация у него – попросил, что бы ту форму, в которой товарища Баева в больницу привезли, на склад вернули. Он якобы ее без всяких документов
– Правильно! – согласился Прошкин.
Действительно все было правильно – и совершенно просто. В тот памятный вечер, Александр Дмитриевич, как его правильно охарактеризовал Агевич «большой аккуратист», не стал дожидаться утра, а прямиком от Прошкина поехал в Управление – что бы переодеться. Взял на складе стандартный комплект обмундирования – а свой, шитый на заказ и безобразным образом испачканный кофейным пятном, попросил отдать в стирку. Понять, что заставило Сашу, тяготевшего к бытовому комфорту в каждой мелочи, плестись пешком от здания Управления домой в новых и не подходящих ему по размеру сапогах Прошкин так и не смог – но такой уж Баев человек, что его понять сложно!
25.
Палату, где проходил лечение Александр Дмитриевич, переполняла атмосфера творческой работы и всеобщего энтузиазма. Позабыв личные пристрастия и раздоры, участники группы по превентивной контрпропаганде трудились над итоговым отчетом.
Баев, перехватив на затылке медицинским бинтом удивительно сильно отросшие локоны, восседал на застеленной кровати, сложив ноги по-турецки и перегнувшись пополам, так что локти практически касались колен. Тающие лучи закатного солнца окрашивали его болезненно бледные щеки в нежно – персиковый цвет и резвились золотистыми бликами по узористому шелку пижамы, от чего причудливым образом склоненный Александр Дмитриевич был больше похож на фарфоровую китайскую принцессу, чем на сотрудника органов внутренних дел. Если конечно допустить, что китайские принцессы умеют пользоваться пишущей машинкой, да еще и делать это таким виртуозным образом. С пугающей скоростью, не доступной простым смертным, он колотил сразу всеми пальцами по клавишам старомодного Ремингтона установленного рядом с кроватью на белой больничной тумбочке. Иногда треск замирал – Александр Дмитриевич согласовывал текст с Субботским или Корневым.
Алексей разложил географические атласы и прочие документы на второй кровати, покрытой только полосатым матрасом. А сам, вооружившись солидного вида лупой, линейками и штангенциркулями, производил свои исследования, используя другую тумбочку как табурет для сидения.
Единственный в палате хрупкий стул уступили руководителю группы – Владимиру Митрофановичу. Массивный Корнев, слегка покачиваясь на расшатанном предмете меблировки, изучал готовые странички с текстом, изредка делал поправки остро заточенным карандашом, и возвращал их Баеву для перепечатки.
Деликатный доктор Борменталь вынужден был притулиться на подоконнике – рядышком с разложенными на газетке яблоками, бутербродами и полупустыми стаканами с водой. К отчетному документу группы ему было нечего добавить, и он развлекал себя чтением будущей книжки Гайдара.
Надо признаться, что эта несколько необычная рокировка в первый момент шокировала даже сравнительно подготовленного Прошкина. А что уж говорить про нервозного нотариуса? Прошкин просто взмок от скверных предчувствий. Ожидать можно было всякого. Но никак ни того, что случилось в самом деле! Жестокая проза жизни превзошла самые мрачные прогнозы…