Суровая путина
Шрифт:
Аниська издевательски сощурился.
— Это куда же в обход? По воздуху, что ли?
Глаза его лукаво заискрились. Хлопнув друга по плечу, он побежал в хату. Не успел поразмыслить Васька о своей нелегкой участи, — Аниська вернулся, поддерживая руками оттопыренный живот:
— Ходи за мной, — приказал он.
Друзья вошли в камышовую закуту. Аниська сбросил рубаху, подсучил штаны, влез с головой в широченную материнскую юбку. Пропахшая нафталином кашемировая кофта туго обтянула его крепкие плечи, предупреждающе треснула в подмышках. Аниська повязался платком,
— Ну, как?
Васька хохотал.
— Анися, в аккурат баба, ей-богу! Не отличишь.
Набивая пазуху тряпьем, Аниська советовал:
— Ты только голос меняй. Сейчас Панфил с каюком подвалит. Он и тебе такую амуницию подвезет. Вот навроде баб и прошмыгнем через куты. А Панфил, так и быть, за мужика останется.
Через полчаса Панфил и переодетые разведчики отчаливали от хутора. Егор, довольный выдумкой сына, стоял на берегу, тихо посмеивался, а подвыпившие Кобцы подхихикивали жеманно сидевшим на каюке «молодухам».
— И додумались же хлопцы, — ласково бормотал Егор, с трудом узнавая сына в сидевшей на корме красивой бабе.
Уже вечерело, когда разведчики выбрались в Дрыгино. Наперекор Панфилу и Ваське, Аниська правил прямо к хате кордонников.
Панфил изо всех сил налегал на весла. Аниська не сводил с кордона зоркого взгляда.
Храня осторожное молчание, рыбаки держались середины затона. Хатка кордонников медленно проплывала мимо. У самого берега оранжево сверкал огонь, у таганка мирно сидели казаки. Неслышное воздушное течение несло аппетитный запах разваренной с рыбьими потрохами каши. У дверных наличников, под застрехой, торчали тополевые кудрявые ветки. На крылечке, на привядшем травяном настиле, руку наотмашь, лежал пьяный казак.
— А вахмистра не видать, — тихо заметил Панфил, — наверняка в хутор удрал. Везет же нам, ребята, нонче.
Заметив разведчиков, пихрецы столпились у берега, у гончих лодок.
Аниська сразу узнал Мигулина, его пшеничный чуб, красиво изогнутые усы.
Приставив к глазам бинокль, Мигулин за кричал зычным озорным тенорком:
— Кахи! А-ха! Бабоньки! Подвертывай под свежую ушицу… Гей!
— Спасибо, миленькие, до своей поспешаем! — по бабьи голосисто отозвался Аниська и, выставив набитый тряпками бюст, игриво помахал рукой.
— Ай да, чернявая! — наперебой закричали кордонники. — Откуда, любушка? С какого хутора?
— С Обуховки! — пискнул Аниська.
— Чего же ты, станишник, с ними, двумя будешь делать? Оставь нам на ночку хоть ту, рыженькую, — просили пихрецы Панфила.
Васька закрывался платком, фыркал, сдерживая смех.
— Тебя зовут, Василь, может, ссадить на ночку? — тихо спросил Аниська.
— Ох, братцы, не выдайте. Не обмишультесь, — хихикал Панфил, нажимая на весла.
Под прикрытием камышей крутии достигли указанного Егором шпиля, спрятали каюк в непролазные заросли камышей.
Душные, безветренные сумерки осыпали разведчиков комариной метелью. Трудно было дышать, несмотря на близость моря, на бескрайний простор гирл. Насгребав кучу заплавы [23] ,
Крупные займищные комары клубами кружились в воздухе, застилали и без того тусклое небо. Васька стонал, отмахиваясь платком:
23
Заплава — сухой камыш.
— Не дадут жизни. Заедят проклятущие.
Улегшись на заплаве, Аниська смотрел одним глазом в бинокль на сереющий в сумраке Средний кут. Прямым зеркальным шляхом стремился он в море. Здесь скрещивались тайные рыбьи тропы. Сюда веснами неисчислимыми стадами шла на нерест [24] рыба, оседая в затененных омутах. Не один крутий возвращался отсюда с богатым уловом.
Попыхивая цыгарками, рыбаки лежали, прижавшись друг к другу.
— Как вон та звездочка станет вровень с чулецкими ветряками, так и запалим костер, — сказал Панфил.
24
Нерест — икрометание.
— Не поздно? — усомнился Анисим.
— Скажи — рано. Не раз приходилось на этом месте «свечки» держать.
Панфил заворочался, пряча в пригоршню свет спички, снова задымил махоркой.
— Вы бы рассказали чего-нибудь, дядя Панфил, — попросил Васька. — Может, комары от вашего рассказа разлетятся.
— И верно, сбрехнули бы словцо. Все одно не спать, — поддержал Аниська товарища. — Расскажите, как пулю из вашей ноги вытаскивали.
Панфил пренебрежительно хмыкнул:
— Чего тут любопытного? На моих глазах ее, треклятую, вынули. Здорово охнул разок. А доктора похвалили. Вот, говорят, настоящий казак. А того и не знают, что мой дед из-под Харькова, а батя с казаком хотел породниться, да ему не дозволили, — Панфил хихикнул. — Так вот, когда узнали доктора, чья пулька, покою не давали расспросами о запретном рыбальстве. Только я, конешно, отмалчивался. Потому, тюремное наше дело, ребята. Недаром поется про нас: «За привольное рыбальство все по тюрьмам, по замкам…»
— Все-таки, о чем разговор был? — спросил Аниська.
— А вот о чем. По-ихнему, по-образованному, мы, крутни, вроде разбойников и ворюг. Вы, говорят, всю рыбу из царских вод выловите за несколько годов, и царю нечего на стол подавать будет. И все смеются, шутят вроде. А того не понимают, что мы не против запретности заповедных вод, ежели бы они по закону соблюдались… Тут один — он более всех мне запомнился, какой-то городовичок, мастеровой, видно, со мной рядышком лежал, — сказал мне по секретности: брешет, говорит, донское начальство; рыбы в Дону да в Азовском море много, и мудрыми учеными людьми гирла до самого Среднего кута отписаны всему народу, чтобы рыбалить вольно, где захотим — в Дрыгино, в Среднем. Только бумагу эту затаили.