Существо
Шрифт:
Теперь я боялся сказать родителям, и, тем более, врачам, о своём двойственном сознании, меня могут с радостью отправить в психушку, или, уже без моего согласия, определить пол, просто бросив жребий. Был уже такой вариант.
Тем более, сестра у меня решительная, уже собиралась дать согласие, несмотря на мои мольбы.
Это, когда мама решилась на запрещённый приём и показала мне, когда я был девчонкой, фотографии красивых голеньких девочек.
Хотя я и был за сознанием, но тоже видел! Красиво! Слюна закапала…
Почти согласились,
Папа показал нам фотографии красивых мальчиков, которые выглядели, почти как я.
Сестра внутри меня долго плакала, считая, что папа победил, потому что папа рассказал, что будет, если я откажусь удалить женскую сущность.
Страшные вещи рассказал мне папа. Он сказал, что, как только это произойдёт, я сам кинусь к нему в ноги, умоляя прекратить эти муки.
Пожалев сестру, я обещал подумать. Ничего не происходило, я уже было успокоился, в школе было всё хорошо, до пятого класса, когда ребята начали интересоваться своей половой принадлежностью.
Друзья у меня начали растворяться, меня стали дразнить гермиком.
Остался у меня один друг. Когда он родился, оказалось, что лежал он у мамы как-то неправильно, и грудная клетка оказалась поперёк… То есть рёбра с боков сжаты, а спереди и сзади оказались выпуклыми. Сзади горб, спереди клюв…
Смотреть на него было неприятно, хотя был он необычайно добр, в себя не замыкался, и дразнить его не решались. Вообще класс у нас был дружным, ребята и девчата миролюбивыми. Подумаешь, обзывают! Что делать, если это правда.
Интересно, а если я сейчас сделаю себе операцию, я что, должен, или должна буду штаны снимать, чтобы доказать, что я уже нормальный человек?!
Подумав, я решил, что ничего не изменится. Разве что переехать. Сейчас! Разбежался! Кто я такой, чтобы родители всё бросили и поехали в неизвестном направлении?!
Тем более что родители не успокоились и подарили мне сестрёнку. Взяли бы, да мальчишку ещё сотворили, а меня бы сдали в приют для уродов! Вздыхаю, подёргав за ошейник.
Но ничего подобного, к сожалению, не произошло. Сестрёнку мою назвали Лена, она подросла и стала кошмаром моей бывшей спокойной жизни.
Что Лена хотела, то мне и надо было делать. Лена захотела, чтобы я был её сестрой. Мама с радостью купила мне девчачьи платья, шорты, блузки. Я наряжалась в них без протестов, всё же я была девочкой. Иногда. Но Лена не хотела ждать, когда я буду девочкой. Когда я объяснил, как это происходит, чтобы договориться, она быстро всё уяснила, и начала требовать, чтобы я одевался девочкой, когда я мальчик, и наоборот.
Я не сопротивлялся, негодуя в душе: неужели нельзя пойти мне навстречу? Я же не против! Сказать это я боялся, потому что Ленка обещала пожаловаться родителям. Я боялся собственных родителей. Папа уже брезговал мною, называл меня существом, или «оно». Вот ремня дать не брезговал, причём, не стесняясь снять с меня штаны. Ленке показывал. Думал, так меня пронять. Но я
Только Ленка оказалась не промах. Она повторяла издевательские прозвища, которыми меня награждал папа. Мама не защищала меня. Говорила, что сам виноват.
Я покорно сносил всё это, привык, что ли? Бьют, значит, любят. Моя покорность, по-моему, ещё более злила моих родителей. Они надеялись вывести меня из равновесия, и, наконец, определиться, кем мне быть. Но я уже не поддерживал разговоров на эти темы.
Мы очень сдружились со своей сестрёнкой, что внутри меня и, если в детстве ещё ругались, то теперь полюбили друг друга.
Как я уже говорил, учился я хорошо, почти на отлично, как ни старалась Ленка мне помешать. Тут родители были на моей стороне, укрощали злую девочку.
Ко всему можно привыкнуть, если бы к нам в класс не пришёл второгодник Тютюнов, по прозвищу Тютя. Сначала он привязался к Захарке, тому самому уроду, моему последнему другу. Я вступился, и тогда мои бывшие друзья сказали Тюте, что я наполовину девочка.
– Да ты что! – восхитился Тютя, с интересом рассматривая меня.
С этого дня Тютя никого не задевал, встречаясь со мной, ласково улыбался.
Недолго я был в недоумении. Оказывается, всё это время он договаривался с ребятами, чтобы не случилось осечки…
И вот, в один, никак, для меня, не прекрасный день, меня завели на пустырь.
Ребята беззлобно шутили, а я видел, как блестят их глаза, как дрожат их руки. Кстати, девчонки тоже были. Если бы я знал, что меня ожидает, я, наверно, сбежал бы. Знал бы, где упасть…
Хотя, подловили бы в другой раз.
Словом, привели меня на пустырь, скопом набросились, и я, не успев удивиться, оказался совершенно голым и распятым на траве. Меня держали за ноги и за руки по двое.
Тютя подошёл, расстегнул ширинку и достал свой аппарат. Потом встал передо мной на колени.
Наступила мёртвая тишина. Все смотрели на Тютю с его напрягшимся стволом.
В этой тишине я спокойно сказал, пожалев плачущую сестру:
– Давай, Тютя, приступай. Только после, вам придётся меня убить, иначе сдам вас всех за групповое изнасилование, включая девчонок.
– Мы - то здесь причём?! – возмутились девчонки.
– Сообщницы! – пояснил я. Между прочим, я читал уголовный кодекс.
Тютя сплюнул: - Вот гад! Такой кайф обломал!
Он встал, и своим ботинком врезал мне между ног. Не знаю, почему, но у меня хлынула кровь.
Откуда-то изнутри.
Ребята тоже собрались, и, разочарованные неудавшимся действом, разошлись, оставив меня истекать кровью.
Может, мне повезло бы остаться там, но прибежал Захарка, ничего не говоря, разделся, стянул с себя майку и затолкал её мне между ног.
– Держи! – крикнул он, помогая мне сесть, - Подожди, сейчас сбегаю в аптеку!